Альберт Шпеер, бывший министр вооружения в правительстве Гитлера, в беседе со Львом Гинзбургом показал, например, неплохое понимание роли такого мифотворчества в проведении преступной политики:

«…В двадцатом веке, в величайшем столетии техники, люди научились изготовлять мифы так же надежно и с той же целью, что пулеметы или бомбардировщики. Появились искуснейшие специалисты этого дела, мастера мифотворчества. В этом отношении миф расы, или миф крови, или миф фюрера были, по существу, своеобразным видом оружия, может быть, более страшным чем любой сверхтанк или пушка. Они поражали самый главный участок — человеческий мозг и подчиняли себе человека целиком, без остатка».

Правда, тут же он добавляет: «Не состояла ли в этом и моя личная трагедия?» Трагедия? Полно, стоит ли называть таким словом сознательное самоопьянение, сознательное приведение своей психики в такое состояние, когда легко и безответственно идешь на преступление…

Итак, конформист сначала угодливо ставит себя с ног на голову, а потом «мужественно» уверяет себя, что как никогда твердо стоит на своих ногах. Наблюдая эту изощренную и опасную патологию, еще раз удивляешься, почему порочного человека сравнивают порой со зверем. Если бы зверь… Ведь это только в басне волк оправдывает свое нападение на ягненка соображениями высшей справедливости. На самом же деле со зверем просто — всегда знаешь, что от него ждать. Существо, уже переставшее быть зверем (обладающее человечески-ми средствами) и еще не ставшее Человеком (не приобретшее подлинно человеческих целей), гораздо опаснее.

Патология конформизма порождается социальной патологией несовершенного частнособственнического общества. Однако, кроме социальных корней, она имеет и определенные гносеологические (познавательные) корни: неправильное понимание нормы. Во-первых, приспособление к среде — это показатель нормального развития животного. Но человек характеризуется как раз тем, что сам переделывает среду, а потому пассивное приспособление к ней — явно недостаточный признак для оценки его общественной значимости. Во-вторых, даже если при определенных условиях общественной жизни конформистское приспособление становится широко распространенным явлением, все равно неправильно отождествлять распространенное с нормальным. Допустим, что выпущена партия бракованных мотоциклов, которые не заводятся. Кто же посчитает их нормальными лишь на том основании, что они «все такие»? Нормально то, что может выполнять свои функции, делать предназначенную для него работу. Другой вопрос, что конформистское представление о норме так же имеет свою причину, порождается социальным неравенством, конкуренцией между людьми. Говоря о том, что такое понимание нормы неправильно, мы не хотим читать мораль конформисту: это бесполезно, надо переделывать условия его жизни. Имеется в виду объективная вредность понимания нормы как выгодного приспособления, его непригодность для успешного функционирования общества.

Посмотрим, достаточна ли для нормального функционирования общества биологическая нормальность (хорошая приспособляемость) его членов.

Предположим, что в группе лиц, занятых совместной деятельностью, каждый будет стремиться сделать как можно меньше, а получить как можно больше. Ясно, что здесь «дело не пойдет на лад». Люди начнут вырывать друг у друга куски добычи; причем, чем сильнее один из них потянет кусок к себе, тем с большей силой будет, другой тянуть этот кусок от него. Каждое усилие, направленное против другого, будет по принципу бумеранга обращаться против самого себя. И группа развалится. В небольшой группе, где все на виду, такое положение вещей просто невозможно. Если же общество достаточно велико, то контролировать поведение каждого становится очень трудно. Это дает возможность биологически приспособленным хищникам паразитировать на деятельности тех, кто трудится честно, кого они презрительно именуют «неприспособленными». И если такое общество все же движется вперед, то это верный признак того, что «неприспособленных» в нем достаточно. Следует хорошенько запомнить: чтобы «нормальный» приспособленец смог достать телевизор, кто-то «ненормальный» должен был бессонными ночами изобретать его.

Свойства, выгодные отдельным индивидам, могут оказаться неприемлемыми для нормальной работы общества в целом. Недальновидное приспособление к минутной ситуации, погоня за ближайшей личной выгодой ведет к развалу группы и в конечном счете бьет и по ее эгоистичному члену. Здесь мне всегда вспоминается мудрый совет А. С. Макаренко: хочешь быстрее выйти из театра — уступи дорогу другому. (Часто ли мы поступаем согласно этому совету?) Наблюдая жизнь дельфинов, ученые В. Белькович, С. Клейненберг и А. Яблоков пришли, в частности, и к такому выводу: «Дружба не за вознаграждение — высший принцип разумной жизни!»

Да, разумная жизнь отрицает слепую грызню жизни неразумной, жизни, подчиненной законам зла и мрака. Но чтобы разумно взглянуть на действительность, необходимо в какой-то момент «выйти из игры», отказаться от непрестанной борьбы за существование, то есть оказаться неприспособленным. Разумеется, эта неприспособленность не означает какой-то неумелости и анемичности вообще. Это неприспособленность лишь в одном отношении: неумение и нежелание подлаживаться к порядкам, противоречащим социальной природе человека. Американские индейцы были очень хорошо приспособлены к охоте, но они не могли привыкнуть к рабству, предпочитая ему смерть. И это хорошая неприспособленность!

Таким образом, не все то, что нормально биологически, является и общественно, социально нормальным. Биологическая приспособленность человека необходима и хороша лишь в тех рамках, в каких она обеспечивает оптимальную деятельность человека как члена общества: очень хорошо, если у вас отличный аппетит, но не делайте из еды культ. Здоровенный громила нормален как биологическая особь и ненормален как человек. Иначе говоря, в решении вопроса о человеческой норме нельзя отвлечься от мысли: а пойдешь ли ты с этим человеком в разведку? Для этого он, конечно, должен быть хорошо развитым не только биологически (бесшумно ползти, обладать быстрой реакцией и т. д.), но и прежде всего социально (знать, за что он борется, не предать, не забыть о товарище ни в каких обстоятельствах). Если же это будет просто человек с отличной реакцией, но без качеств нормального гражданина, он с такой же легкостью, когда ему это выгодно, будет реагировать на требования врага и подлаживаться к нему, чтобы выжить.

Мы не за насилие социального над биологическим (фанатический аскетизм). И не за трюкачество в использовании социального для удовлетворения корыстных биологических нужд (конформизм). Гармония социального и биологического, когда общество делает людей биологически здоровыми, а эти люди, являясь одновременно и социально здоровыми, от души, а не одной выгоды ради трудятся на благо общества, — вот что нужно и вот в чем заключается подлинно человеческая норма.

«Я МОГУ!» И «МОЖНО СДЕЛАТЬ ЛУЧШЕ!»

«Психология — это современный сфинкс: его надо познать, или придется умереть». Эти слова русского психолога Вл. Вагнера, сказанные еще в начале нашего столетия, не преувеличение. Чем проще и однозначнее отношения между людьми, тем меньшее значение имеет знание их внутреннего мира для предсказания и формирования их поведения. Поведение первобытного охотника, например, жестко обусловлено повседневной необходимостью добывать пищу, сотрудничая со своими сородичами. Сама жизнь формирует его отношение к природе и к людям достаточно однозначно, и чтобы предсказать направление его деятельности, не требуется особенно пристального изучения его психических глубин.

Если же отношения между людьми достаточно сложны, то перед каждым из нас открывается веер возможностей. Выбор одной из них уже не определяется однозначно внешними условиями. Он зависит от пересечения внешних условий данного момента и уже сформировавшихся внутренних установок на жизнь, психических особенностей личности, аккумулировавших в себе сложные и противоречивые влияния условий предшествующей жизни. Современный человек, вступая в жизнь, имеет перед собой множество возможных путей. По какому же из них он пойдет? Что от него может ждать общество?