Бёртон трижды окликнул ее. Она спала. Тогда он сильно ударил ее по щекам. Щеки покрылись красными пятнами. Веки Алисы дрогнули, но она тут же снова уснула.

Подошли Фрайгейт и Руах.

— Мы заглянули в разные хижины, — сообщил Фрайгейт, — все спят. Я попробовал разбудить некоторых, но ничего не вышло. Что случилось?

Бёртон прорычал:

— А ты как думаешь, кому это нужно и кому это под силу? Спрюсу! Спрюсу и ему подобным, кто бы Они ни были!

— Зачем? — испуганно спросил Фрайгейт.

— Они искали меня! Наверное, явились в тумане и каким-то образом усыпили тут всех!

— Усыпляющий газ проделал бы это с легкостью, — сказал Руах. — Хотя у людей, обладающих таким могуществом, как Эти, могут иметься средства, о которых мы и не помышляем!

— Они искали меня! — прокричал Бёртон.

— А если это так, значит, они вернутся ночью, — заключил Фрайгейт. — Только с какой стати им тебя искать?

За Бёртона ответил Руах:

— Потому что, насколько мы знаем, он единственный проснулся до воскрешения. Почему — это тайна. Но, видимо, что-то у них не состыковалось. Для Них это, видимо, тоже загадка. Я склонен думать, что Они это обсудили и в конце концов решили явиться сюда. Может быть, для того, чтобы похитить Бёртона для исследования — или для какой-то еще более безумной цели.

— Может быть, они хотели стереть из моей памяти все, что я видел в той камере, где плавали тела, — сказал Бёртон. — Они могут не простить своей науке такого упущения.

— Но ты рассказал об этом многим, — возразил Фрайгейт. — Не могли же Они выявить всех этих людей и стереть память о твоем рассказе из их сознаний?

— Гадать бесполезно, — заключил Руах. — Что будем делать теперь?

— Ричард! — вскрикнула Алиса. Все обернулись и увидели, что она сидит на кровати и смотрит на них.

Пару минут они безуспешно пытались втолковать ей, что произошло. Наконец она проговорила:

— Вот почему землю заволокло таким густым туманом. Я еще подумала, что это странно, но, конечно, не могла понять, что происходит на самом деле.

Бёртон сказал:

— Берите Граали. Кладите все, что вам понадобится, в заплечные мешки. Уходим немедленно. Я хочу убраться, пока другие не проснулись.

Широко раскрытые глаза Алисы распахнулись еще шире.

— Куда мы пойдем?

— Куда-нибудь подальше отсюда. Мне не хочется бежать, но я не смогу принять бой с Ними. Я не смогу им противостоять, если Они узнают, где я. Но какой у меня план, я вам скажу. Я хочу отыскать конец Реки. У нее должен быть исток и устье, и человек должен суметь пройти по ней до истока. И если это возможно, я сделаю это — клянусь вам!

Они же станут искать меня в другом месте — так я надеюсь. То, что Они не нашли меня здесь, заставляет меня думать, что они не способны немедленно отыскать нужного им человека. Они, может быть, пасут нас, как скотину — он ткнул себя в лоб, где находился невидимый знак, — но даже среди скотов попадаются башковитые. А мы — скоты с мозгами.

Он обернулся к остальным:

— Я зову вас с собой. На самом деле почту за честь, если вы присоединитесь.

— Позову Моната, — заявил Казз. — Он не захотеть оставаться.

Бёртон усмехнулся и проговорил:

— Старина Монат! Жутко не хочется так поступать с ним, но ничего не поделаешь. Его нельзя брать. Он слишком заметен. Их агенты с легкостью выследят любого, похожего на него. Мне жаль, но его мы не возьмем.

На глазах Казза выступили слезы, побежали по выступающим скулам. Дрогнувшим голосом он произнес:

— Бёртон-ака, — я тоже не мочь идти. Я тоже непохожий.

Бёртон почувствовал, как и его глаза наполняются слезами.

— Рискнем, — сказал он. — В конце концов, может быть, таких, как ты, тут много. Мы не меньше тридцати видели за время наших странствий.

— Только женщин не быть пока, Бёртон-ака, — грустно покачал головой Казз и улыбнулся. — Может, найдем хоть одна, когда поплыть по Река.

Но улыбка тут же сбежала с его лица.

— Нет, будь я проклятый, я не идти! Я не могу слишком сильно ожидай Монат. Его и я, другие думать, мы некрасивый и страшный. Потому мы стать товарищи. Он мне не ака, но следующий после. Я оставайся.

Он подошел к Бёртону, обнял его так крепко, что у Бёртона чуть дыхание не остановилось, отпустил, пожал руки остальным, отчего те поморщились, потом развернулся и вышел вон.

Руах, сжав затекшую руку, сказал:

— Ты совершаешь дурацкую ошибку, Бёртон. Ты понимаешь, что можно плыть по этой Реке тысячу лет, и все равно быть в миллионе миль, а то и больше, от ее конца? Я остаюсь. Я нужен своему народу. И потом, Спрюс нам ясно дал понять, что стремиться мы должны к духовному совершенству, а не к борьбе с теми, кто дал нам шанс сделать это.

На загорелом лице Бёртона блеснули белые зубы. Он сжал грааль так, словно тот был оружием.

— Я не просил никого, чтобы меня забрасывали сюда, как не просил, чтобы меня родили на Земле. Я не намерен подчиняться ничьему диктату. Я намерен отыскать конец Реки. А если не найду, я по крайней мере развлекусь и много чего узнаю по дороге!

К этому времени люди начали выбираться из хижин, зевая и протирая сонные глаза. Руах не обращал на них внимания — он смотрел, как лодка поднимает парус, как она движется поперек Реки, а потом вверх по течению. У руля стоял Бёртон. Он обернулся только раз и помахал граалем, и солнце отразилось от его поверхности множеством сверкающих лучей — копий.

Руах подумал о том, что Бёртон действительно счастлив, приняв такое решение. Теперь он мог избежать скучной ответственности управления этим маленьким государством и мог делать, что пожелает. Он мог отправиться в самое величайшее из всех своих путешествий.

— Надеюсь, это к лучшему, — пробормотал себе под нос Руах. — Человек может и в пути обрести спасение, так же как и не выходя из дома. Дело его. А я пока, как тот герой Вольтера — как его звали? Земные вещи покидают меня — а я буду растить свой собственный маленький сад.

Он умолк и немного тоскливо посмотрел вслед Бёртону.

— Как знать? Может быть, в один прекрасный день он встретит Вольтера.

Руах вздохнул и улыбнулся:

— А с другой стороны, может быть, в один прекрасный день Вольтеру встречусь я!

Глава 19

— Я ненавижу тебя, Герман Геринг!

Голос прозвучал и умолк, как будто зуб шестерни попал в паз шестерни сна другого человека; механизм повернулся, и сцепление распалось.

Уносимый волной пришедшего во сне настроения, Ричард Фрэнсис Бёртон понимал, что ему снится сон. Но он не мог ничего поделать.

Первый сон снова возвратился.

События происходили запутанно и беспорядочно. Он молнией пролетел через безмерную камеру, где плавали тела; новая вспышка: неведомые Опекуны, нашедшие его и снова усыпившие; потом промелькнули отрывки того сна, что видел Бёртон перед самым Воскрешением на берегу Реки.

Бог — красивый старик в одежде джентльмена середины викторианской эпохи, благовоспитанного и благородного — тыкал его в ребра железной тростью и говорил ему, что он задолжал за плоть.

— Какую? Какую плоть? — спросил Бёртон, с трудом догадываясь, что бормочет во сне. Когда снится сон, своих слов не слышишь.

— Плати! — повелел Бог. Лицо его расплылось, а потом стало лицом Бёртона.

В том, первом сне, пять лет назад, Бог не ответил. Теперь он проговорил:

— Сделай так, чтобы твое Воскрешение оправдало мои усилия, идиот! Мне стоило больших затрат и еще большей боли дать тебе и всем этим остальным несчастным и бесполезным уродам новый шанс.

— Новый шанс чего? — спросил Бёртон и испугался того, что мог ответить Бог. Он почувствовал огромное облегчение, когда Бог — Отец Всего Сущего — только теперь Бёртон заметил, что одного глаза у Ягве-Одина нет, а из пустой глазницы светит адское пламя — не ответил. Он исчез — нет, не исчез, а преобразился в высокую серую башню, цилиндрическую, выступающую из серого тумана, за пеленой которого слышался рев моря.