Бёртон говорил с Монатом, дождь не прекращался примерно с полчаса. Монат уснул, а Казз и не просыпался. Бёртон попробовал уснуть, но не смог. Никогда еще ему не было так одиноко, он вышел из хижины и пошел к той, которую выбрала Вилфреда. От хижины доносился запах табака. Кончик сигареты, которую курила Вилфреда, светился в темноте. На куче травы и листьев вырисовывалась темная фигура женщины.

— Привет, — сказала она. — Я ждала тебя.

— Обладать собственностью — это инстинкт, — сказал Бёртон.

— Сомневаюсь, что это инстинкт человеческий, — возразил Фрайгейт. — Кое-кто в шестидесятых — то есть в тысяча девятьсот шестидесятых — пытались доказать, что человек обладает инстинктом, который называли инстинктом «территориального поведения». Но…

— Мне нравится это словосочетание. В нем есть притягательность, — вставил Бёртон.

— Я знал, что оно вам понравится, — сказал Фрайгейт. — Но Ардри и еще кое-кто пытались доказать, что у человека есть не только инстинкт присвоения себе определенной территории, но что человек происходит от обезьяны-убийцы; инстинкт убийства сидит в нем так же глубоко, будучи унаследованным от прародителей. Этим объясняются границы стран, патриотизм как в масштабах страны, так и в местнических, капитализм, войны, убийства, преступления и так далее. А другая школа психологов, основывавшая свои доводы на изучении темпераментов, утверждала, что все вышеперечисленное — результат культуры, непрерывности развития обществ, посвятивших себя с самых ранних времен племенной враждебности, войне, убийству, преступлениям и так далее. Измените культуру — и обезьяна-убийца исчезнет. Исчезнет, потому что ее и не было вовсе, как чудовища под кроватью. Убийцей было общество, и общество воспитывало новых убийц в своих новорожденных детях. Но бывали и другие общества, состоявшие из людей безграмотных, пускай так, но все равно то были общества, и они не воспитывали убийц. И они своим существованием доказывали, что человек происходит не от обезьяны-убийцы. Или я бы так сказал: может быть, и происходит, но у него больше нет генов убийства, как нет генов, несущих информацию о тяжелых надбровных дугах, коже, покрытой шерстью или толстых костях, или черепе объемом всего шестьсот пятьдесят кубических сантиметров.

— Это все очень интересно, — сказал Бёртон. — В другой раз мы непременно поглубже копнем теорию. Но позволь заметить, что почти каждый представитель воскресшего человечества происходит из культуры, где поощрялись война, убийства и преступления, изнасилования, воровство и безумие. Это те люди, среди которых мы живем и с кем нам приходится иметь дело. Может быть, в один прекрасный день народится новое поколение. Я не знаю. Пока судить рано — мы тут пробыли всего семь дней. Но нравится нам это или нет, мы находимся в мире, населенном существами, которые зачастую ведут себя так, словно они и есть обезьяны-убийцы.

А пока вернемся к нашей модели.

Они сидели на бамбуковых табуретках перед хижиной Бёртона. На небольшом бамбуковом столике перед ними стояла модель судна из сосны и бамбука. У судна было два корпуса, соединенных платформой с невысоким поручнем в центре, единственная, очень высокая мачта, поперечный и продольный такелаж, кливер, капитанский мостик, возвышавшийся над палубой, и штурвал. С помощью кремневых ножей и ножниц Бёртон и Фрайгейт изготовили модель катамарана. Когда лодка будет построена, Бёртон решил назвать ее «Хаджи»[25]. Судно было нужно для паломничества, хотя целью путешествия была не Мекка. Бёртон намеревался повести судно вверх по течению Реки так далеко, как получится (река теперь стала называться Рекой).

О завоевании территории разговор у них зашел потому, что возникли причины опасаться за возможность постройки судна. Теперь люди в округе в некотором смысле стали вести оседлый образ жизни — обзавелись имуществом, выстроили хижины или занимались их строительством. Жилища получались самые разнообразные — от примитивных навесов до довольно-таки крупных домов из бамбука и камней, на четыре комнаты и в два этажа высотой. Большая часть построек располагалась поблизости от питающих камней на берегу Реки и подножия гор. Во время разведки два дня назад Бёртоном было установлено, что плотность населения составляет двести шестьдесят — двести шестьдесят один человек на квадратную милю. На каждую квадратную милю равнины по обеим берегам Реки приходилось приблизительно по две целых и четыре десятых квадратных мили холмов. Но холмы были так высоки и столь неправильной формы, что истинная площадь поверхности, пригодной для жизни, составляла около девяти квадратных миль. В тех областях, исследованных Бёртоном, оказалось, что примерно треть населения строилась ближе к прибрежным питающим камням, а другая треть — у питающих камней около гор. Двести шестьдесят один человек на квадратную милю — вроде бы довольно высокая плотность населения, но холмы так густо поросли лесом и их рельеф был таким сложным, что небольшие группы поселившихся там людей могли чувствовать относительное уединение. А на равнине большое скопление народа отмечалось только во время еды, потому что равнинное население большую часть дня проводило в лесах или рыбачило на берегу Реки. Многие сооружали долбленки или бамбуковые лодки, намереваясь порыбачить посередине Реки. Или, как Бёртон, подумывали о том, чтобы отправиться в путешествие.

Заросли бамбука исчезли, хотя, несомненно, должны были скоро вырасти вновь. Бамбук рос поистине с феноменальной быстротой. Бёртон засек время и подсчитал, что пятидесятифутовый стебель вырастал за десять дней.

Его группа работала не покладая рук и рубила столько бамбука, сколько, как они думали, им понадобится для строительства судна. Но они хотели застраховаться от воровства, и поэтому заготовили еще и стволы для постройки частокола. Частокол закончили в тот же день, когда была готова модель. Беда была в том, что лодку нужно было строить на равнине. Построй они ее здесь — им ни за что не протащить ее по лесу и холмам.

— Да, но если мы переберемся на новое место и обоснуемся там, — сказал Фрайгейт, — мы наткнемся на сопротивление. Не осталось ни единого квадратного дюйма в границах высокой травы, который бы не был застолблен. То есть, чтобы добраться до равнины, придется то и дело вторгаться в чужие владения. Пока, правда, никто не возражал особо на предмет нарушений прав собственности, но в любой день все может измениться. А вот если заняться постройкой судна неподалеку от границ высокой травы, можно спокойно вынести его из леса и пронести между хижинами. Придется, правда, дежурить день и ночь, иначе весь строительный материал растащат. Или сломают. Ну, вы знаете этих варваров.

Он говорил о жилищах, разрушенных в то время, пока их владельцы ушли куда-то, о загрязнении котловин под водопадом и источником. И еще он имел в виду совершенно антисанитарные привычки большинства людей, населяющих побережье и леса. Эти не желали пользоваться маленькими уборными, выстроенными в некоторых поселениях для общего пользования.

— Мы выстроим новые дома и устроим верфь как можно ближе к границе, — сказал Бёртон. — А потом станем срубать любое дерево, что попадется по пути, и сметем с дороги любого, кто вздумает помешать нам пройти.

К некоторым, кто жил на границе между равниной и холмами, отправилась Алиса, чтобы переговорить с ними и попробовать договориться. Она никому не говорила о том, что у нее на самом деле на уме. Она знала, что есть три парочки, которые недовольны тем, как разместились, потому что им недоставало интимности. С этими удалось договориться, и они перебрались в хижины группы Бёртона на двенадцатый день после Воскрешения, в четверг. По общему уговору первый день Воскрешения стали считать воскресеньем. Руах сказал, правда, что он предпочел бы считать его субботой, или просто Днем Первым. Но он находился среди тех, кто в большинстве своем были язычниками — или экс-язычниками (но тот, кто был язычником, всегда им остается), — поэтому был вынужден согласиться с остальными. Руах завел бамбуковую палочку, на которой каждое утро делал зарубки, ведя тем самым счет дней. Палочку он вбил в землю перед своей хижиной.