Бёртон схватил Алису за запястья, чтобы не дать ей окончательно исцарапать себя, и держал ее так, а она продолжала оскорблять его на все лады. В конце концов она умолкла и снова расплакалась, и тогда он повел ее к лагерю. Костер превратился в кучку мокрого пепла. Бёртон разгреб золу, набросал сверху пригоршню травы, оставшейся сухой под прикрытием дерева. Вспыхнуло пламя, и в его свете Бёртон увидел девочку, которая спала, свернувшись калачиком, между Каззом и Монатом в траве под «железным» деревом. Потом он вернулся к Алисе, усевшейся под другое дерево.
— Уходите! — сказала она. — Я не желаю вас больше видеть! Вы обесчестили меня, запятнали мое доброе имя! И это после того, как вы обещали защищать меня!
— Можете замерзать, если хотите, — буркнул Бёртон. — Я просто хотел предложить вам прижаться друг к другу, чтобы согреться. Но если вам больше по душе мерзнуть, ваша воля. Повторяю: то, что произошло между нами, было действием наркотика. Нет, не так. Наркотики не могут вызывать желания или действия. Они просто позволяют им выйти на волю. То, что мы обычно в себе подавляем, высвободилось, и ни вам, ни мне не за что себя винить.
Но я Солгал бы, если бы сказал, что не получил наслаждения, и вы солгали бы, если бы утверждали противоположное. Так зачем же терзать себя муками совести?
— Я не животное, как вы! Я добропорядочная богобоязненная добродетельная христианка!
— Не сомневаюсь, — сухо отозвался Бёртон. — Но позвольте мне еще раз напомнить вам: вы бы ни за что не сделали того, что сделали, не будь в вашем сердце такого желания. Наркотик подавил ваши сдерживающие центры, но мысль о том, что вам делать, вам дал не наркотик. Мысль эта у вас уже была. Любое действие, происшедшее после приема наркотика, проистекало из того, чего вы хотели.
— Знаю! — воскликнула Алиса. — Неужели вы считаете меня какой-нибудь глупенькой служанкой? Я все понимаю! Я знаю, что я сделала и почему! Просто я никогда не думала, что могу быть такой… такой женщиной] Но ведь была! Была!
Бёртон пытался успокоить ее, доказать ей, что у любого человека в душе дремлют такие вещи, которых он не хочет. Он сказал ей о том, что немалую роль в этом играет догмат о первородном грехе. Она — человек, и, значит, в ней дремлют темные желания. И так далее. Но чем старательнее он успокаивал ее, тем хуже ей становилось. Потом, дрожа от холода и устав приводить бесполезные доводы, он сдался. Он улегся рядом с Монатом и Каззом и прижал к себе девочку. Тепло трех человеческих тел, укрытых густой травой, приятное ощущение наготы убаюкали его. Он уснул, слыша, как в траве неподалеку тихо плачет Алиса.
Глава 9
Когда Бёртон проснулся, он увидел серый холодный рассвет, который арабы называют волчьим хвостом. Монат, Казз и девочка еще спали. Бёртон почесался — кое-где тело зудело из-за того, что он лежал на колючей траве, — и встал. Костер погас. На листве и стеблях травы висели капельки росы. Бёртон поежился от холода. Но он не чувствовал усталости или каких-то пагубных последствий действия наркотика, как ожидал. В траве под деревом он разыскал кучу более или менее сухого бамбука, развел костер и некоторое время сидел около него, чувствуя себя в высшей степени приятно. Потом на глаза ему попались бамбуковые ведра, и он попил из одного из них. Алиса сидела на кучке травы и сердито смотрела на него. Кожа у нее покрылась пупырышками.
— Идите погрейтесь! — крикнул ей Бёртон.
Она потянулась, встала, подошла к бамбуковому ведру, наклонилась, зачерпнула воды и поплескала на лицо. Потом присела у костра и стала греть руки у невысокого пламени. «Когда все наги, как быстро даже самые стыдливые расстаются со стыдливостью», — подумал Бёртон.
Мгновение спустя Бёртон услышал, как на востоке зашуршала трава. Появилась лысая голова Питера Фрайгейта. Он вышел из травы, а за ним вышла женщина с мокрым, но красивым телом. Глаза у женщины были большие, темно-зеленые, а губы слишком пухлые для того, чтобы быть красивыми. В остальном же она была прекрасна.
Фрайгейт широко улыбался. Он обернулся и потянул женщину за руку к теплу костра.
— Вы выглядите как кот, который только что съел канарейку, — отметил Бёртон. — Что у вас с рукой?
Питер Фрайгейт глянул на костяшки пальцев правой руки. Они припухли, а на тыльной стороне ладони краснели царапины.
— Подрался, — ответил он и указал пальцем на женщину, которая присела рядом с Алисой и грелась у костра. — Побывал, можно сказать, в сумасшедшем доме у реки нынче ночью. Наверное, в резинке был какой-то наркотик. Вы бы не поверили, что там люди вытворяли. Или поверили бы? В конце концов, вы же Ричард Фрэнсис Бёртон. В общем, расхватали всех женщин, даже самых уродливых. Я поначалу напугался всего, что там творилось, а потом я сам чокнулся. Я стукнул двоих мужиков своим контейнером, сбил их с ног. Они приставали к десятилетней девочке. Может быть, я их и прикончил, но надеюсь, что нет. Попробовал уговорить девочку пойти со мной, но она убежала и скрылась в темноте.
Я решил вернуться сюда. Мне стало жутко не по себе из-за того, что я сделал с теми мужиками, пускай даже они это заслужили. Во всем виноват наркотик, он, наверное, вытянул наружу скопившиеся за всю жизнь ярость и злобу. Ну, в общем, я пошел сюда и по дороге наткнулся еще на двоих мужиков, только эти приставали к женщине — вот к этой. Думаю, она была не столько против близости вообще, сколько против того, что они набросились на нее вдвоем. В общем, она кричала, или пыталась кричать и отбивалась, а они взяли да и начали ее избивать. Ну а я стал колотить их кулаками, а потом принялся бить цилиндром.
Я их прогнал, а потом взял женщину — кстати, ее зовут Логу, и это все, что я о ней знаю, потому что не понимаю ни слова из того, что она говорит, — и она пошла со мной. Но сюда, — Фрайгейт снова ухмыльнулся, — мы не дошли.
Он перестал ухмыляться и поежился.
— А потом мы проснулись, потому что пошел дождь, и стало так громыхать, и так засверкали молнии, словно Бог прогневался на весь мир. Я подумал — только не смейтесь, — что настал Судный День и что Господь дал нам передышку для того, чтобы мы расслабились, и теперь будет судить нас. И теперь нас уж точно швырнут на сковородку.
Он негромко рассмеялся и сказал:
— Я с четырнадцати лет был агностиком, и агностиком помер в возрасте девяноста лет, хотя и подумывал перед смертью позвать священника. Но тот малыш, что боялся старенького дедушку Господа, адского пламени и проклятия, — он никуда не делся, он остался и внутри старика. Или внутри молодого человека, воскресшего из мертвых.
— Да что случилось-то? — спросил Бёртон. — Разве наступил конец света из-за раската грома и удара молнии? Как я посмотрю, вы на месте и не отказались от греховных прелестей этой дамы.
— Мы нашли еще один каменный гриб около гор. Примерно в миле к западу отсюда. Мы заблудились, бродили иззябшие, промокшие, подпрыгивали от страха всякий раз, когда поблизости ударяла молния. А потом нашли гриб. Там было — полно народу, но все оказались на редкость дружелюбны, и когда рядом столько людей, то тепло, и было тепло, хотя дождь немножко проникал сквозь траву. В конце концов мы уснули, когда дождь уже давно кончился. Когда я проснулся, я обшарил заросли травы и нашел Логу. Она ухитрилась каким-то образом заблудиться в темноте. Но она обрадовалась, когда увидела меня, а мне она очень нравится. У нас есть что-то родственное. Может, я сумею понять, что именно, когда она научится говорить по-английски. Я перепробовал все языки, какие знаю, — английский, французский и немецкий, отдельные русские, литовские, гэльские слова, все скандинавские языки, включая финский, классический науатль[16], арабский, иврит, ирокезский, онондага, оджибуэйский[17], итальянский, испанский, латынь, современный и гомеровский греческий и еще с десяток других. Итог — непонимающие взгляды.