— Вообще-то он придурок, но иногда говорит верно. Ох, я была в таком экстазе!
Она склонилась над столом и почти микроскопической кисточкой стала наносить черную краску на костяные отростки, через которые воздух поступает в дыхательные трубки насекомого — трахеи. Один химик из Колумбийского университета разработал для нее краску, не мешающую доступу кислорода.
Кэрд посмотрел на окаменелого богомола, лежащего тут же на столе, и сказал:
— Они достаточно хороши и зеленые — и для Господа Бога, и для меня. Зачем это надо — золотить лилию?
Озма выпрямилась, широко раскрыв черные глаза и скривив рот.
— Обязательно надо все испортить? Кто, интересно, выдал тебе диплом критика? Неужели ты не можешь просто полюбоваться моей работой и оставить свое невежественное мнение при себе?
— Ну-ну, — торопливо сказал он, погладив ее по плечу. — Ты же сама говоришь, что надо всегда говорить правду, ничего не таить, свободно выплескивать эмоции. Я счастлив оттого, что тебе твоя работа приносит счастье..
— Не работа, а искусство!
— Да, искусство И я счастлив, что публика дарит тебя признанием. Извини меня. Ну что я понимаю?
— Слушай-ка, легавый. Изучая насекомых, я многое узнала. Известно тебе, что высшие формы насекомых — пчелы, осы и муравьи — это женские общества? Самцы у них служат только для оплодотворения.
— Да ну? — ухмыльнулся он. — Что бы это значило?
— А то, умник, что мы, женщины, можем посчитать энтомологию ключом к будущему!
Она расхохоталась и прижала его к себе одной рукой, другой придерживая кисточку, связанную тонюсенькой трубочкой с машинкой на столе. Он поцеловал ее — приступы ее гнева разряжались и проходили, как молнии, в них не было ничего затяжного или угрожающего. Потом включил голосом настенную полоску и запросил расписание на сегодня. Он нуждался в таком напоминании, пожалуй, больше, чем кто-либо во всем вторнике.
В половине восьмого они с Озмой идут на артистическую вечеринку. Значит, битых два часа придется стоять, пить коктейли и говорить с людьми, большей частью насквозь фальшивыми. Правда, будет и несколько таких, с которыми поговорить приятно.
А завтракает он с Энтони Хорн, генеральным комиссаром манхэттенских органических сил. И вряд ли речь у них пойдет о полицейских делах. Она иммер.
Напоминалось также, что ему следует зайти к майору Уолленквисту по поводу дела Янкева Гриля. Кэрд нахмурился. Этот Гриль — гражданин понедельника. Как его фамилия оказалась в файлах их округа?
Кэрд вздохнул. Он не знал даже, как выглядит Гриль. Но скоро он это узнает.
Глава 3
Поцеловав Озму на прощание, Кэрд вывел из гаража велосипед, один из шести. Не проехав и нескольких футов, он понял по жуткому скрипу, что жители понедельника не удосужились смазать педальный механизм, и тихо выругался. Надо бы оставить им ругательную запись, хотя это не такое уж серьезное упущение. Он попросит их участкового механика заняться этим. Вообще-то это не положено, но разве можно быть детективом-инспектором, не пользуясь при этом какими-то маленькими привилегиями?
Нет. Это все-таки нехорошо. И будь он проклят, если поедет на работу на машине, которая его раздражает и привлекает к себе внимание. Кэрд вернулся в гараж и взял другой велосипед. Этот тоже скрипел. Ругаясь, он взял третий, последний взрослого размера, и выехал из гаража. Увидев Озму, согнувшуюся пополам от смеха, он гаркнул:
— Выпрямись! Выглядишь точно корова! И оденься по-человечески!
Озма, не переставая смеяться, показала ему средний палец.
— Хорошенькие у нас отношения, — буркнул он, выехал за белый штакетник на Бликер-стрит и свернул за угол, на велосипедную дорожку вдоль канала. Двое мужчин, удивших рыбу с берега, мельком взглянули на него. Как всегда, на дорожке было полно пешеходов, которым там ходить не полагалось. Многие видели его органический значок, но еле давали себе труд посторониться, а другие и этого не делали.
Пора провести очередной рейд, подумал Кэрд. Правда, пользы от этого никакой — сдерут с нарушителей мизерный штраф, и все тут. Ну их. Его дочь Ариэль, историк, говорила ему, что манхэттенцы никогда особенно не соблюдали правил дорожного движения. И даже в нынешний законопослушный век нарушений столько, что офицеры-органики предпочитают смотреть на них сквозь пальцы.
В воздухе еще сохранилась ночная прохлада, но становилось все теплее. Однако в спину Кэрду дул попутный ветер со скоростью пятнадцать миль в час, помогая крутить педали и создавая легкий холодок. На небе не было ни облачка. Дождя не было уже двенадцать дней, а восемь последних термометр показывал больше ста двенадцати по Фаренгейту. Кэрд исправно нажимал на педали, лавируя между пеше: ходами. Иногда он поглядывал на канал в десяти футах под собой. По каналу сновали гребные лодки, водные велосипеды и маленькие баржи, толкаемые маленькими буксирчиками. Дома вдоль дорожки стояли в основном двухэтажные, различных стилей; иногда между ними попадался шестиэтажный жилой дом или двухэтажный распределитель товаров. Вдали по правую руку возвышалось огромное здание Тринадцати Принципов, единственный небоскреб на острове. Когда-то на его месте стояло здание Эмпайр Стэйт — Билдинг, снесенное пять обвеков тому назад.
Кэрд проехал двенадцать мостов через канал и вдруг увидел, как идущий в шестидесяти футах перед ним пешеход бросил на мостовую банановую кожуру. Джефф посмотрел по сторонам. Ни одного органика поблизости не было. Видно, правду говорят, что органики всегда тут как тут — только не тогда, когда надо. Придется выписывать штраф самому. Он взглянул на часы. Ему осталось пятнадцать минут, чтобы явиться на службу вовремя. Придется опоздать. Но если он задержится по служебным делам, его извинят.
Кэрд затормозил. Нарушитель, тощий бледненький человечек — его малый рост и бледность уже сами по себе вызывали подозрение, — внезапно увидел, что рядом органик. Он застыл, завертел головой, потом усиленно заулыбался и стащил с головы коричневую вьетнамскую шляпу, обнажив нечесаную русую шевелюру.
— Она сама выпала, — заныл он. — Я как раз собирался подобрать.
— Тогда почему же вы от нее удалялись? — спросил Кэрд. — Вы уже отошли на целых двенадцать футов и от кожуры, и от урны на стене.
Кэрд указал на уличную телеполоску:
НЕ СОРИТЬ
ТОТ, КТО СОРИТ, ПОСТУПАЕТ НЕЭСТЕТИЧНО, АНТИОБЩЕСТВЕННО И НЕЗАКОННО.
ОБО ВСЕХ ЗАМЕЧЕННЫХ НАРУШЕНИЯХ СООБЩАЙТЕ ПО ТЕЛЕКАНАЛУ 245–5500
Кэрд опустил подпорку велосипеда, открыл сумку, стоящую в корзинке на раме, достал из нее ярко-зеленый ящичек, выдвинул экран.
— Попрошу опознавательный знак.
Провинившийся, держа в одной руке так и не надкушенный банан, снял с шеи цепь. Кэрд взял диск с семью лучами и вставил один из лучей в прорезь своего ящика. На экране появилась надпись:
ДОРОТИ ВУ РУТЕРБИК CZ-49V. № 27–8b* WAP 412.
Кэрд просмотрел биографические и поведенческие данные, пошедшие вслед за фамилией и личным номером. Рутербик имел четыре взыскания, все за неряшество, но за засорение общественных мест пока не привлекался. Ни досье Рутербика, ни его проступок не давали Кэрду оснований навести на него «небесный глаз» спутника.
Рутербик придвинулся поближе, чтобы взглянуть на экран.
— Окажите снисхождение, офицер!
— А вы подумали о своих согражданах? Что, если кто-нибудь поскользнулся бы на вашей кожуре?
— Ну, простите меня. Я правда не подумал. У меня, офицер, голова другим занята. Ребенок болеет, жена пьет, и я уже пару раз опаздывал без уважительной причины — так это называется. Куда им еще уважительней? У меня одни заботы в голове. У вас тоже есть свои заботы, правда ведь? Ну, может, и нет, раз вы органик. А у меня вот есть, и у всех есть. Имейте жалость. Я больше так не буду.
Кэрд запросил картотеку. На экране вспыхнули все данные на Рутербика, включавшие тот факт, что Рутербик говорил другим офицерам то же, что и Кэрду. Тогда как детей у него не было, а жена ушла от него три недели назад.