Мы действительно не встретились с ним, но едва прошли с четверть намеченного пути, как поняли, что нам предстоят опасности, вовсе нами не предвиденные.
Дом Павана находился на некотором расстоянии от центра той кровавой бури, которая охватила в то утро несчастный Париж; он был в нескольких сотнях шагов от улицы Бетизи, где жил адмирал, и — сравнительно, в стороне. Поглощенные треволнениями драмы, в которой только что участвовали, мы мало обращали до сих пор внимания на яростный трезвон колоколов, на выстрелы, крики и всеобщее смятение, в котором находился теперь город.
Мы не могли представить себе тех ужасных сцен, которые происходили неподалеку от нас. Страшная правда открылась нам лишь теперь, на улицах, и при виде ее кровь готова была застыть в жилах, довольно было пройти несколько шагов, повернуть за угол… Мальчики, только что оставившие деревню, и неделю назад еще беззаботные и веселые, совсем не помышлявшие о смерти — теперь были ввергнуты в бездну кошмаров, не поддающихся описанию. И какой контраст представляло это ясное, напоминавшее о спокойной, былой жизни, небо с тем, что творилось вокруг нас! Совсем близко мы слышали песню жаворонка; солнце освещало верхушки домов; кудрявые облака проходили над нами; веяло свежестью раннего утра… Где это, не во сне ли? Неужели в этих узеньких переулочках, где вопли, проклятия, мольбы; люди, похожие на демонов, топчущие убитых и покалеченных; солдаты королевской стражи и зверская толпа, разбивающие окна, двери, и перебегающие с окровавленным оружием из дома в дом, разыскивая, преследуя, и, наконец, убивая в каком-нибудь темном углу, нанося удар за ударом корчащемуся в предсмертных судорогах несчастному?.. Здесь гибли под рукой убийцы женщины, дети… Иные еще отбивались первым попавшимся на момент оружием, но умирали, прижатые к стене грудами трупов, наполнявших потоками крови уличные канавы.
Я был в Кагоре в 1580 году, когда дрались на улицах, и видел, как убивали женщин. Я был с Шатильоном, девять лет спустя, когда он проезжал по предместьям Парижа, и, помня смерть своего отца, никому не давал пощады. Я участвовал в битвах под Курта и Иври, и мне приходилось много раз видеть, как закалывали пленных целыми сотнями… Но это была война, и ее жертвы заканчивали свои дни под Божьим небом с оружием в руках — это не были женщины и дети, только что пробудившиеся от сна!
Во всех этих случаях я не чувствовал того ужаса, той жалости и негодования, какие охватили меня в это памятное, давно прошедшее, летнее утро, когда мне пришлось в первый раз увидеть освещенные солнцем парижские улицы. Круазет ухватился за меня, весь бледный, точно помертвелый, с закрытыми глазами, так что я должен был вести его. Мари шел по другую сторону, сурово сжимая губы. На пути нам попался, — подобно многим из убийц, — пьяный, шатавшийся солдат королевской стражи; окровавленные руки изобличали род его занятий. Он загородил нам дорогу, но я обошел его стороной, а Мари продолжал идти прямо, как будто перед ним никого не было, и этот человек, позоривший образ Божий, не стоял на его пути. Я видел только, что рука Мари как бы случайно прикоснулась к рукоятке кинжала, но к нашему, а может быть и своему, счастью, королевский стрелок отшатнулся в сторону и миновал нас. Этой опасности мы избегли. Но видеть, как у нас на глазах убивали женщин, и проходить мимо… О, это было ужасно! До того ужасно, что если бы я в то время обладал волшебным талисманом, исполнявшим мои желания, то я потребовал бы пять тысяч всадников, во главе которых понесся бы по улицам Парижа, и многие бы припомнили прошлые дни Жакерии!
Хотя оргия вероятно достигла своего апогея, нас пока никто не трогал. Правда, на каждой из пройденных нами улиц попадавшиеся навстречу шайки убийц останавливали нас, но, так как мы имели на себе те же значки, что и у них, называли себя и провозглашали пароль «Да здравствует месса!», — то нас пропускали далее. Трудно передать то смятение и хаос, которые царили в городе, и теперь мне самому трудно даже поверить, что я действительно был свидетелем некоторых происшествий.
Я помню, как мимо нас пронесся на коне богато одетый человек со шпагой наголо, кричавший как бесноватый: «Режьте их! Режьте!»; и этот крик повторялся, пока он не исчез из вида.
Мы наткнулись далее на труп отца с двумя сыновьями — они были брошены вместе в канаву и обобраны грабителями. Младшему из мальчиков не было и тринадцати лет (я упоминаю о них потому, что этот мальчик — Жан Номпар де Гоман, остался все же в живых и жив до сих пор; это мой друг — маршал де ля Форс).
Помнится мне и единственный случай, в котором нам удалось оказать помощь. При повороте в одну из улиц мы наткнулись на группу солдат, окруживших мальчика лет четырнадцати. На нем было длинное платье школьника, а в руках — стопка книг, за которые он инстинктивно крепко держался, несмотря на раздающиеся вокруг него, многократные угрозы. Солдаты требовали, чтобы он назвал свое имя, а он не мог или не хотел, по нескольку раз повторяя в испуге, что идет в Бургонский колледж. Католик ли он? Мальчик молчал. Тогда один из солдат, державший его за воротник, занес пику, и школьник вскинул вверх руку с книгами, чтобы защитить от удара лицо…
Круазет с криком бросился вперед, чтобы предотвратить удар.
— Смотрите! Смотрите! — неистово закричал он, и солдат замер с поднятой рукой. — У него молитвенник! Он не еретик, он католик!
Злодей опустил оружие и выхватил книги, но, посмотрев на них глупым, недоумевающим взглядом воспаленных глаз, он мог только понять, что на одной из них был изображен красный крест. Этого для него было довольно: он выпустил мальчика, не забыв, однако, напутствовать его ударом и проклятием. Но Круазет не удовлетворился этим, и причина его упорства была мне непонятна. Я заметил только, что он переглянулся с мальчуганом.
— Слушайте, — продолжал он смело, обращаясь к солдатам, — отдайте ему его книги! Ведь вам они не нужны…
Тут уже угроза нависла над нами. Им и так не нравилось наше вмешательство, а это было уж слишком. Все они были пьяны и расположены к драке, к тому же превосходили нас числом, и скоро оружие засверкало у нас перед глазами. Неминуемая беда грозила нам, если бы не подоспел нежданный защитник.