Все закружилось перед глазами Ксении, звон встал в ушах, хотела она крикнуть: «Не бывать этому!», но ничего не крикнула, только жалобно застонала и обессиленно откинулась на спинку дивана.

– Знаю, нет у тебя к нему расположения, – говорил Василий Тимофеевич, – но господь наградит тебя и супружеской верностью и любовью. Без колебания протяни руку брату Михаилу, Ксюша. С ним ты найдешь счастье. Он и с общиной за вас расплатится. Должок ведь у вас большой. Все учитывай, Ксюша. Бог посылает мужа тебе. Это награда, а не наказание. Пойми, сестра. Я говорил господу, что не расположена ты к Михаилу. «Слепая она, – ответил господь. – Придет час, будет благодарить за милость мою». Слышишь, как сказал: благодарить будешь! За кого ж тебе еще замуж идти, Ксюша? А замуж надо – это твердо бог наказал, ибо одна ты можешь пасть еще больше. Не за меня ли вдового, старого пойдешь? Или за брата Федора? Все женихи у нас старики. Я уж и письмо написал, летит уже брат Михаил к тебе, летит на быстрых крыльях.

– Не могу, – сказала Ксения.

– Не пугай ты меня, старика. – Василий Тимофеевич отодвинулся от нее, скорбно нагнул голову. – Неужто пуще господа возлюбила ты себя? Молчишь? Страшно мне молчание твое, ох как страшно!

Василий Тимофеевич сам проводил Ксению до калитки. На прощание поцеловал в лоб и сказал:

– До приезда брата Михаила молись усердно. Знай, я буду с тобой молиться. Ну, иди с богом.

…Никогда Ксения не видела в своем доме столько людей как на следующий день. Казалось, вся община переселилась сюда из города. Они шли один за другим, они плакали, целовали Ксению, грозили ей, уговаривали, молились и пели псалмы. И Ксения пела с ними:

Но все было как в бреду – это пение, эти люди с распаренными духотой лицами, их уродливые, злые тени на стенах, кислый запах пота. Наяву был только страх, вытеснивший все другие чувства, все мысли и желания. Ксения ходила, как слепая. Но двигалась она мало, больше сидела, опустив руки. Ей ни минуты не давали оставаться одной. Иногда на дороге раздавался шум проезжающей машины или треск мотоцикла, и тогда глаза Ксении на мгновение расширялись, будто вспоминала она что-то. Так же, только на мгновение, загорелись ее зрачки, когда сестра Евгения, молоденькая машинистка, шепнула ей на ухо:

– Ксенька, очнись, не делай глупость, не выходи за Мишку, плюнь на все! Это же с ума сойти можно!

Ксения стояла на коленях возле кровати, молилась, когда в сенях хлопнула дверь и она услышала голос Алексея.

– Где Ксеня? – спросил он.

– В город уехала, голубок. В город, – ответил ему чей-то старушечий голос.

– Врешь, она больна ведь.

– Стыдно такие слова говорить, голубок. Зачем мне врать, лечиться поехала.

– Смотри, старая, если врешь…

Снова хлопнула дверь – Алексей ушел. Ксения обхватила ножку кровати, прижала к ней горячий лоб.

Вечером, почти сразу же за Прасковьей Григорьевной, которая и сегодня работала на ферме вместо Ксении, пришла Зина. Ксения увидела ее, и будто оборвалось что-то у нее внутри, будто на секунду стыдно стало за что-то. Она хотела встать со стула, но только пошевелила ногами, а встать не смогла. Удивленно оглядываясь, Зина спросила:

– Что у вас тут происходит, Ксеня?

– Видишь, гости приехали, – торопливо сказала Прасковья Григорьевна, а Ксения словно очнулась. «И вправду, что же тут происходит?» – подумала она и сама удивленно оглянулась и будто впервые увидела повязанную черным платком по самые брови бабку Анфису, холодные глаза брата Николая, счетовода городской автобазы, маленькую, похожую на черепаху старуху Андреевну, всегда испуганное, детское личико сестры Веры, чертежницы из управления текстильного комбината, изможденную фигуру Анны, доярки соседнего колхоза, и еще чьи-то настороженные лица, прикрытые сумраком.

Она испуганно вскочила со стула, но споткнулась, упала.

– Ой, Зина, ой, милая, замуж меня выдают!..

Зина хотела помочь Ксении встать, но со двора прибежал Афанасий Сергеевич, отстранил ее, положил Ксению на кровать. Она притихла, только стонала.

– Дядя Афоня, неужто вы силком ее замуж выдаете?

– Иди, иди себе, – хмурясь, сказал Афанасий Сергеевич.

– Никуда я не пойду. С ума все посходили, что ли? Да где же это слыхано? Да я сейчас весь колхоз на ноги подниму!

– Беги подымай, – сказал Афанасий Сергеевич. – Беги! Никто ее силком не заставляет.

– Эвон чего выдумала! – Бабка Анфиса затряслась, замахала клюкой. – Ты иди, дьяволица, не смущай тут. Гляди-кась, зло за тобой хвостом так и бьется. Иди.

– Не к тебе пришла. Знать тебя не знаю, – сказала Зина.

– Зина, доченька, – кротко проговорила Прасковья Григорьевна, – оставь нас, не груби людям добрым. Тихо мы живем, не мешай нам.

Зина с ужасом смотрела на нее.

– Ксенька, милая, очнись, беги отсюда! Нет, я людей сейчас позову! – крикнула она и убежала.

Афанасий Сергеевич запер за нею дверь, и снова поднялся плач в избе. Сестра Вера, наклонившись над Ксенией, говорила:

– Держись, сестра, дьявол антихристов насылает, а ты устои, выдержи это испытание…

Афанасий Сергеевич сидел за столом, подперев руками голову. Измученным было его лицо, несчастным, и Ксения не выдержала его взгляда – отвела глаза.

– Вот и отблагодарила родителей, – устало сказал он, – спасибо. Теперь пойдут брехать: силком! За всю жизнь слова лживого не сказала, а теперь научилась. Что тебе бог? С малолетства с нашего голоса твердишь молитву, а я к богу-то через горе пришел. В беде мне бог да вон люди божьи помогли. А ты кем нам дадена? Богом! Слезы лили, снадобья пили, – нету детей. А помолилась мать – и ты родилась… Нет, кем дадена, тому и служи…

– Да как же ты такое сказала, доченька? – причитала Прасковья Григорьевна. – Разве кто тебя заставляет? Господь никого не неволит, о твоем счастье заботится, а ты… Один грех не отмолила, другой на душу берешь.

Во дворе раздались голоса, кто-то кулаками застучал в дверь. Бабка Анфиса спряталась в дальний угол. Прасковья Григорьевна храбро заслонила собой Ксению.

– Заперлись, – сказал кто-то во дворе.

– Ничего, откроют, – сказал другой голос. Это был Алексей.

Афанасий Сергеевич зачем-то потушил свет, вышел в сени.

– Чего надо? – глухо спросил он.

– Откройте!

– Это еще зачем?

– Позови Ксеню! – крикнул Алексей. – Слышь, дверь сломаю.

– Ломай, в суд пойдешь…

– Афоня, а Афоня… Ты погоди, Лешка, не ори, – проговорил старческий голос – это был дед Кузьма. – Узнаешь, Афоня? Отчини дверь-то – не разбойники.

– Тебе открою, а их гони, – помолчав, сказал Афанасий Сергеевич. – У меня Ксюша больна, а они тут приходят, смущают…

– Говорят, ты, Афоня, ее силком замуж выдаешь?

– Ишь чего набрехали… Она сама свое счастье знает… Как это силком можно, сам подумай?

– Вот и я так разумею… А они кричат… – смущенно сказал дед Кузьма.

– Позови Ксеню! – снова крикнул Алексей. – Ксеня! Это я, слышишь, иди сюда, не бойся…

Ксения обхватила подушку, уткнулась в нее лицом, шепча:

– Господи, помоги мне, дай силу мне!

А во дворе все кричал Алексей и кричал, Ксения зажимала уши, но слышала каждое его слово:

– Не верь им, Ксения! Я всех их выведу на чистую воду! Змеи, откройте!..

– Не буйствуй, – говорил Афанасий Сергеевич, – милицию позову – враз десять суток дадут за нарушение покоя…

– Ксению позови…

– Не хочет она идти к тебе, ясно? Вот и весь сказ. Дед Кузьма, гони их… Утром, хошь, приходи, а сейчас дайте покой.

– Правда, ребята, утро вечера мудренее, – сказал дед Кузьма. – Как бы какой неприятности не было. Дело деликатное. Я вот потопаю себе.

– Господи, клянусь, господи, устою! – бормотала Ксения.

И когда все утихло во дворе, она успокоилась – лежала с закрытыми глазами. Но это только казалось – душа ее разрывалась от страшного бабьего крика: «Алешенька, желанный мой, прощай, Алешенька, прощай!..»