Старая женщина смотрит на дерево. Смотрит ненасытно. Она зовет сына, который уже отошел от нее.

— Скьялг.

Он подходит.

— Хочешь домой? — спрашивает он.

— Нет-нет. Иди сюда, послушай шмелей.

Она всегда говорит о шмелях, жужжащих в листве. Она еще страшно бледна после недавнего единоборства со смертью. И она с жадностью слушает такой спокойный и здоровый звук, как жужжание шмелей.

Она говорит об этом Скьялгу.

— Их можно слушать до бесконечности.

— Да, — говорит Скьялг. — Но сегодня тебе нельзя оставаться так поздно, как вчера.

— Нет, позволь мне сегодня посидеть здесь подольше. Тебе не понять. Человек не понимает, что значит жужжание шмелей, пока не сляжет надолго.

— Да, конечно.

Скьялг отворачивается, произнося эти слова. Он смотрит на запад.

— Скьялг, что там?

Все она должна знать. Каждую мелочь. Кто что видит. Что слышит. О чем думает. Вот что значит побывать в лапах у смерти. Чуть не лишиться этого мира навсегда.

Скьялгу хочется признаться, что ему все это уже надоело. Но он не имеет права.

— Что там, Скьялг? — тревожно спрашивает она, ведь он так и не ответил ей.

Он говорит, что ему показалось, будто нынче будет красивый закат. Но в последнюю минуту туча закрыла солнце. Поэтому с гор сразу потянуло холодом.

— Тебе не холодно? Может, отвезти тебя домой?

— Да нет же. Дай мне пробыть здесь столько, сколько я захочу.

— Хорошо, — говорит он.

— Я буду сидеть здесь, пока не загорю, не окрепну.

Скьялг пожимает плечами. Неужели она заговаривается?

— Чего ты пожимаешь плечами? Думаешь, я не поправлюсь? — говорит она, сразу занимая оборонительную позицию.

— Да ты уже почти поправилась, — говорит Скьялг, и это доставляет ей радость.

— Я сегодня весь день думаю о Бендике.

Бендик — ее покойный муж, которого она никак не может забыть.

Скьялг покорно отвечает:

— Ты всегда о нем думаешь.

— А ты?

— И я тоже.

— Знаешь, что твой отец сказал мне перед смертью, он сказал, что я ненамного переживу его. Это было в последний день. И по-моему, в последний час.

— Да, ты говорила.

Сколько раз она уже говорила об этом, думает он про себя.

Она продолжает:

— Не знаю, почему он так сказал. Я этого не чувствую. И мне хочется жить даже без него. Он не должен был так говорить.

Скьялг молчит. Но она не желает менять тему разговора.

— Когда я болела, эти слова чуть не стоили мне жизни.

— Не может быть.

— Да, да!

— Но ведь ты все-таки поправилась!

— Да… но… Это ненадолго. Кто знает, доживу ли я до снега. А мне так хочется его увидеть.

Ей все хочется увидеть. Скьялгу кажется, что она тонет в океане желаний. Вещь за вещью всплывает в ее сознании, становясь особенно желанной и необходимой: то шмели, то будущий снег.

А дерево шумит над нею. В нем сливаются силы небес и земли. Поэтому оно — чудо, и поэтому оно дарит покой. Дерево — это добрая примета, которой рады все люди.

— Пора домой! — неожиданно говорит Скьялг, будто в этом спасение.

— Нет.

— Но ведь поздно.

— Для меня не может быть поздно.

Он сдается. Отходит на несколько шагов. Садится на траву подальше от дерева. И когда только это кончится! Он опускает голову на грудь, как будто у него нет сил держать ее прямо. Проходит полчаса. Там, у него за спиной, большое дерево и его властная мать. Она смотрит вверх. На свое дерево. Она сидит к стволу спиной, и крона нависает над ней, как крыша.

— Послушай, Скьялг, — говорит она наконец, призывая его обратить внимание на то, что интересно ей. — Поди сюда.

Он поднимает голову. Все это время он сидел съежившись на одном месте. Похоже, что это затянется надолго.

— Что ты хочешь?

— Что я хочу от тебя? Почему ты так говоришь? А ты помнишь, как я тебе была нужна?

— Помню, — говорит он сконфуженно и покорно. — Может, хочешь домой? Воздух становится холодным.

— Да нет, нисколько не холодно. Послушай, шмели жужжат по-прежнему. Этим можно наслаждаться бесконечно. Нет, просто мне захотелось сказать, что я вдруг осознала, какое тут изобилие запахов, звуков, шорохов, жизни… Не знаю… но вдруг я осознала это гораздо отчетливее, чем раньше. Господи, сколько тут всего…

— Да.

— Ну зачем ты так говоришь? Ведь ты этого не видишь. И почти не осознаешь. Для этого требуется много времени.

Он не возражает ей. Молчит.

Вдруг она оборачивается.

— Там кто-то идет.

— Нет.

Никого не видно.

— А я слышу, слышу, что сюда идут. Знаешь, я как будто опьянела от всего, что тут живет, шевелится, копошится.

Скьялг поражен: сюда действительно идут. Это Сигурд, его старый товарищ. Сигурд приехал домой только на каникулы. Он живет в столице, учится на врача. Скьялг тоже учится в столице. Они много времени проводили вместе, когда жили дома, и часто видятся там.

Сигурд здоровается.

— Пошло на поправку? — спрашивает он.

— Да, спасибо, — отвечает она. — А я уже давно слышу твои шаги!

— Неужели?..

— Почему ты на меня так смотришь? — вдруг спрашивает она и отворачивается, пытаясь избежать его взгляда.

— Я не смотрю.

— Только что смотрел…

— Я вижу, что тебе гораздо лучше, — спешит сказать Сигурд. — Дай-ка мне твою руку.

Он обхватывает ее слабое запястье, где чуть слышно бьется пульс.

— Ты совсем здорова, — говорит он.

Она очень довольна. Верит ему. Спрашивает, скоро ли он вернется к своим занятиям.

— Скоро. А Скьялг?

— Нет, тебе придется ехать без Скьялга. Он должен остаться со мной. Мы с ним каждый вечер будем сидеть здесь под деревом. Мне хочется просидеть здесь всю осень. До снега.

— Ага…

— Сигурд, а ты-то хоть понимаешь, сколько тут всякой жизни, под моим деревом?

Сигурд не отвечает.

Скьялг стоит чуть поодаль. Слушает. Он слишком устал. Сегодняшний день, проведенный с ненасытной умирающей женщиной, кажется ему бесконечным.

Неожиданно Сигурд говорит:

— Нам будет очень не хватать Скьялга в городе.

Мать гордо отвечает:

— Еще бы, я вас понимаю.

Скьялг подавлен. Подавлен и беспомощен. Как давно уже начался этот день. Скоро ли они уже смогут говорить, о чем хотят…

Мать говорит в пространство. Может быть, она обращается к тем, кто стоит возле нее, а может, и ни к кому.

— Я не считаю, что у Скьялга есть повод для гордости, гордиться ему нечем…

Она улыбается.

— Но я все-таки родила его. И для меня это важно…

Она погружается в свои мысли. Сидит спиной к дереву. Высокому, сильному, под корой которого бродят соки. Она так близко от дерева, что могла бы погладить комель, если бы протянула руку. И она протягивает руку. Гладит кору. Гладит. Скьялг и Сигурд настороженно следят за ее движениями.

— Что это? — восклицает она громко и удивленно. Ее рука лежит на грубой коре у самого корня.

Скьялг и Сигурд не понимают ее. Неужели у нее помутился разум? Сигурд пристально смотрит на женщину. Она это сразу же замечает.

— Почему ты на меня так смотришь?

Сигурд отводит глаза. Говорит, что следует вернуться домой, уже поздно.

— Правда, пора домой, — говорит и Скьялг.

Она не обращает на них внимания.

— Я не хочу, чтобы на меня так смотрели, — говорит она, и рука ее скользит по коре. — Я не хочу домой. Что мне там делать? А здесь — мое дерево. Мне его подарил Бендик, когда вас еще и на свете не было. Так что оставьте меня здесь.

Это приказ. И они почтительно подчиняются ему, как и подобает сыновьям.

А она рассказывает им о том, что чувствует в эту минуту.

— Я ощущаю, как под корой течет живой сок. Конечно, вы мне не верите. Но что вы можете знать о моих чувствах. Я рукой чувствую, как текут эти соки. А это значит, что я не умру.

— Конечно, не умрешь, — быстро говорят они.

Но она умрет, скоро умрет. Нынче ночью. Завтра. Через неделю.

Она не отрывает руки от дерева. Она слилась с ним. С корой и древесиной. С листвой. С травой у подножия.