И дело о тираже обсуждать здесь с Виктором не стали. Даже и не подпустили его к этому делу. Предложили удовлетвориться формулировкой «Быть по сему» и отправляться по домам.

Но Карданов отправился по кабинетам, и в конце концов попал во второй кабинет, и сумел-таки навязать его хозяину беседу.

Дали Виктору Трофимовичу такую возможность, и он ею воспользовался, то есть в свойственной ему манере поставил вопрос ребром: они, что, помешают, вред принесут, сокращаемые сто пятьдесят экземпляров?

Насчет пользы, рассудил Карданов, объясняться ведь, кажется, не приходится — для чего же и существуют тогда секторы, отделы и вообще вся сеть научно-технической информации по стране? Естественно, чтобы информировать. Так что насчет пользы нечего, кажется, и слов тратить.

Но вот вред? Или, может, какая опасность, глазу неопытному не видимая? Ведь если польза очевидна, а три четверти тиража объявляются ненужными, то… то что же?

— Вы очень резко мыслите, — сказал хозяин второго кабинета. — Сектор ваш никто не закрывает, и даже сборник этот выходит. А уж тираж и проблемы его распределения — это уж, знаете ли, политика. А политику в области экономической информации определяет Комитет планирования, Госплан, в стенах которого мы с вами сейчас и беседуем.

— Так в чем же она, эта политика? — спросил Карданов.

— А институт, в котором вы работаете, — не отвлекался на ответ хозяин кабинета. — он ведь не сам по себе, а как раз при Госплане. Так что все правильно, Виктор Трофимович, обычная рутинная операция. Мы приняли решение и довели его до Сухорученкова, а уж он спустил его к вам в сектор.

— Нет, это не так. Вы мне говорите о механизме принятия решения, а я спрашиваю о его смысле. Давайте разбираться.

— Ну давайте разбираться.

— Информированность ученого — это польза? Зачем же загодя лишать этой пользы сто пятьдесят человек!

— Подождите, подождите… Вы хоть и молодой человек, но как-то уж у вас это слишком… просто. Информированность — польза… понятно: ученье — свет, неученье — тьма. Но это абстрактно. А истина — она ведь, кажется, конкретна? Не успели еще забыть, институт-то ведь недавно кончали?

— Университет, — несколько неуместно, но вполне конкретно уточнил Виктор.

— А чтобы добраться до истины, надо с чего начинать? С начала. А началось все с того, что вы, младший научный сотрудник сектора информации, натолкнулись на эти материалы.

— Я же ведь знаю общую направленность наших сборников.

— Понятно. Однако же могли и пройти мимо или обратить внимание на другое.

— Я предварительно обсудил целесообразность перевода с завсектором.

— Это с кем же?

— С Ростовцевым Климом Даниловичем.

— Ну, допустим. Кажется, я о нем слышал. И вот вас двое, вы и ваш начальник, определяете, чем нам тут, в Комитете, следует заинтересоваться.

— Материал утверждает ученый совет.

— Ну, Виктор Трофимович, это уже неинтересно. Вы же сами предложили разбираться, а теперь топчетесь на месте. Ну какая разница, двое вас или еще плюс десять? Давайте для определенности остановимся на двух. Так на чем мы остановились?

— Нас двое, и мы определяем, чем вам тут следует заинтересоваться. Так ведь в этом и есть наша профессия — чтобы выбрать интересный и актуальный материал. Заметить его и…

— Подождите! Какая там профессия! Если бы вы не владели профессией, вас бы просто следовало уволить… Но на самом-то деле тут не профессия, а опять-таки политика. Вы двое делаете свою политику — да, да, я все понимаю, конечно, в области вашей профессиональной деятельности… И все же… И вы эту свою политику, причем заметьте, за госсчет — я имею в виду бумагу, типографские работы и так далее — проводите среди нас. Ну а уж нам, — хозяин кабинета радостно взметнул обе ладошки вверх, — позвольте проводить свою линию.

— Так ведь в том-то и вопрос: в чем же здесь линия? — тоже как бы взметнулся Карданов, отнюдь, правда, не радостно, а всего лишь напряженно. — Материал-то ведь стоящий, близко ложащийся…

— Вот-вот. Вот куда он ложащийся? Это уж позвольте вам не позволить.

У Карданова, видимо, слишком резко вытянулось при этих словах лицо, поэтому собеседник продолжил:

— Я же и говорю, сборник-то все равно ведь выходит…

— Ну да, — опять встрепенулся Виктор, — зачем же стольких людей лишать…

— Да кто вам сказал, что лишать? Ну кто уж особо заинтересуется, диссертацию, допустим, по этим вашим югославам пишет или еще что, так ведь всегда можно подойти к кому-нибудь здесь, в Комитете, и почитать. Вот хоть бы и ко мне.

— Так в чем же все-таки здесь секрет? Зачем так все усложнять?

— А потому, что упрощать не надо. Вы свою игру сделали. А дальше что? На сборнике-то этом титул какой? «НИИ при Госплане…» ну и так далее. Понимаете?

— Нет.

— Получается, что мы, издав ваши материалы столь крупным тиражом, как бы пропагандируем его. Привлекаем к нему излишнее внимание.

— Ученый должен знать факты. Информацию. А выводы — это уже другое.

— А выводы он сделает еще прежде, чем как следует прочтет все это. И выводы такие: вот, значит, на что надо обращать сейчас внимание. Вот что стоит во главе угла.

— Так ведь и мы так считаем.

— Кто — вы?

— Я… и… и заведующий сектором.

— Ученый совет еще ваш не забудьте, — молодечески уже и вполне удовлетворенно произнес хозяин кабинета. — Теперь вам все ясно, Виктор Трофимович, куда веревочка вьется?

— В этом моя работа, — упрямо и потерянно произнес Карданов.

— Ну вот, а я что говорю? Вот и ступайте на свое рабочее место и работайте.

Когда Карданов прямо из холла Комитета позвонил в сектор и вкратце изложил Яковлевой итоги визита (Ростовцева не было на месте), она спросила:

— Ты хоть знаешь, кто с тобой говорил?

— Немировский. Так, кажется.

— И все?

— А ты что, хочешь, чтобы я сказал «сам Немировский»?

И тут Катя окончательно поняла, что его ирония к людям, перед фамилией которых знающие и понимающие употребляли «сам», что это его бессильное отрицание силы бесповоротно делает Карданова неуместным на общем собрании держателей акций реальности.

Виктор вынужден был, разумеется, доложить Ростовцеву о результатах своего визита в Комитет, и дело двигалось теперь к своему неизбежному завершению: к изданию сборника тиражом в пятьдесят экземпляров.

Тонус рабочей деятельности в секторе все это время оставался пониженным, люди пребывали в некотором недоумении. Катя, как могла, успокаивала Карданова, а он проводил некие напряженные собеседования с Ростовцевым. Ростовцев, как мог, успокаивал Карданова, говорил, что еще не вечер и что следующий сборник, безусловно, выйдет опять нормальным тиражом, в двести экземпляров, а сейчас невозможно обострять положение, нет у них никаких позиций для этого, и важно удержать дело, не скомпрометировать, а дискуссии… Что ж, дискуссии проводятся часто, что в югославских газетах, что в чехословацких или, скажем, польских. Так что еще будут у них интересные сборники, будут, и непременно полнотиражные, и все образуется, наладится, он, Клим Данилович, на будущее обезопасит их от подобных наскоков некоторых деятелей из Комитета, проведет необходимую дипломатию, его поддерживают в ученом совете, и с Сухорученковым прекрасные отношения…

Словом, выходило, по Ростовцеву, что вся эта буза с сокращением тиража именно этого сборника — дело случая. Просто попалась их рукопись кому-то на зуб, шибко сердитому и именно в тот момент пребывающему не в духе… ну, вот и все объяснение. Он, этот шибко сердитый, и закрутил дело, а теперь на попятную Комитет, ясное дело, не пойдет. А сектору сейчас, раз уж так вышло, следует отступить, уступить и перегруппироваться. И еще что-то такое полезное сделать.

Катя, слышавшая эти увещевания Ростовцева, тихо про себя изумлялась: о чем это он? Отступить, уступить… Как будто у них есть выбор! Ясно же сказано: распоряжение дирекции. Ну, раскопал Карданов, что за всем этим — позиция некоторых людей из Комитета. Сподобился, что хоть разъяснили ему эту позицию. Ну а дальше что? А то, что она с самого начала — и всегда — Виктору и говорила: сиди и не высовывайся. Им что, с тиража платят, что ли?