В итоге король и епископ решили сообща добиваться прочного мира, чтобы время взяло свое и залечило раны. Еще не раз они вели между собой откровенные беседы, и ученый епископ оставил у молодого короля большое впечатление. И все же король понимал, что этот почтенный муж всегда будет независим в своих действиях. Сейчас он дал клятву верности потому, что сам считал это правильным, и союзником будет, только пока оба они радеют за общее дело. Епископ всегда предпочитал ни к чему не обязывающие обороты речи.

Но однажды вечером Николас Арнарсон обронил замечание, которое король Хакон воспринял как более личное и доверительное:

– Не знаю, есть ли для этого основания, да только внутренний голос подсказывает мне, что ты должен остерегаться Хакона Бешеного.

– Я это знаю, – ответил король Хакон.

Возвращения вдовствующей королевы ждали долго, но вот наконец она прибыла в город. Король Хакон сделал вид, что отлучка Маргрет была совершенно в порядке вещей, и встретил королеву учтиво и благосклонно. С подчеркнутым радушием он приветствовал девицу Кристин и свою сводную сестру Сесилию, дочь короля Сверрира и Маргрет.

В Осло они оставались недолго.

Королева Маргрет быстро поняла, что приезжая девица нисколько короля не интересует, и не сдержалась, вспылила при посторонних – отчасти потому, что он заставил так долго себя ждать, а отчасти потому, что он якшался с наложницами и подавал другим дурной пример. Стыд-то какой! И Кристин осрамил, и сводную свою сестру Сесилию! Король Хакон для первого раза обуздал злость и сказал, что наутро все выезжают из Осло, чтобы встретить Рождество в Бьёргвине. Но вдовствующая королева не унималась: всё, хватит, она с Кристин и Сесилией уезжает в Швецию, добропорядочным дамам лучше праздновать Рождество именно там.

Король бросил взгляд на Сесилию и коротко сказал:

– Норвежская королевна, замужняя ли, нет ли, не покинет державу без нашего позволения. Таков закон. Завтра мы все отправимся в Бьёргвин.

С этими словами он ушел к себе в опочивальню, а тем временем его люди снаряжали корабли к выходу в море.

Флот шел в виду побережья, королева Маргрет и король Хакон плыли на разных кораблях, но по прибытии в Бьёргвин король решил, что никаких раздоров допускать нельзя, и неизменно выказывал королеве большое благорасположение и внимание, позволил ей держать собственный стол и собственную прислугу, однако ничего этим не добился. Маргрет даже не пыталась пойти на мировую. Холодные, официальные улыбки быстро сменялись кислыми, брюзгливыми гримасами. Все было не по ней. Всех она встречала неприязненной насмешкой, и в особенности доставалось тем, кто сопровождал короля в Борге, даже благочестивому Петеру Стёйперу это даром не прошло.

Единственное исключение составлял Хакон Бешеный. Во время плавания он держался в тени, наблюдал, пряча усмешку. Вдовствующая королева принимала его как нельзя более благосклонно и особенно заботилась о том, чтобы у него не скудели возможности поухаживать за девицею Кристин. Вдобавок они втроем вели долгие разговоры с Педером Разгадчиком Снов, королевиным советчиком-травознаем. Порою, но уже втайне, Маргрет и Хакон Бешеный встречались с неким загадочным человеком в черном плаще. И был это местер Франц из Любека.

У короля Хакона была собака, которую он очень любил. И вот однажды вечером он нашел ее на лестнице, мертвую. Не иначе как съела что-то неподходящее.

На Рождество, по велению короля Хакона, был назначен большой роскошный пир с множеством гостей – и лендрманов пригласили, и сюссельманов[40], и духовенство, и иных важных персон из ближних и дальних земель. В Святую ночь, когда под звон колоколов все расселись по скамьям, почетное место рядом с королем, предназначенное для королевы Маргрет, пустовало. Поблизости должны были сидеть девица Кристин и королевская дочь Сесилия, но все три дамы пока отсутствовали. Время шло. Гости прекрасно знали, кого ждут. Разговоры в пиршественном зале мало-помалу утихли, и королю все это было не по душе.

Он послал за дамами, приказав напомнить им, что гости собрались и что почетное место ждет королеву.

Посланец воротился красный как рак и тихонько доложил, что королева велела передать, она-де насиделась на почетном месте, пока был жив король Сверрир, а теперь особого почета в этом не усматривает. Король Хакон едва не вспылил, но тут дверь распахнулась, и дамы вошли в зал. Все встали, заиграла музыка, челядинцы один за другим потянулись к столам, обнося приглашенных яствами, медом да вином, – пир начался. Но общего веселья не получилось – каждый разговаривал с ближайшим соседом, и только.

Король Хакон удалился в свои покои одним из первых. Спал он плохо, почти всю ночь, снедаемый беспокойством, расхаживал по комнате. Сел, начал было письмо Инге, но никак не мог собраться с мыслями и в конце концов отложил перо. Чуть свет он разбудил Дагфинна Бонда, хотя особой нужды в этом не было. Так, поговорили о том, о сем – что, мол, через три месяца вторая годовщина смерти короля Сверрира и что в этот день все должны помянуть покойного медом и хлебом из ржаной муки с древесной корою. Потом Хакон вернулся к себе.

Что-то тут не то. Господин Дагфинн оделся и пошел к королю. Хакон сидел на кровати, кутаясь в меховые одеяла. Он был бледен и дрожал от озноба. Дагфинн молча постоял рядом, затем спросил:

– Может, послать за лекарем-травознаем?

– Не надо, само пройдет. Надо только как следует согреться.

– Тогда я пошлю за горячим питьем, ладно?

Хакон не желал никакой суеты и шума. Он просто немного отдохнет. Дагфинн удалился.

Днем королю захотелось покататься верхом. Ему гораздо лучше, сказал он, а на свежем воздухе вообще все как рукой снимет. Он вскочил в седло, но прогулка вышла короткая. Через несколько минут он воротился, и слезть с коня стоило ему больших усилий. Дагфинн опять спросил, не послать ли за кем, и опять король отказался. Его лихорадило, но ведь в рождественские праздники такое не редкость, с каждым может приключиться. Самое милое дело – лечь в постель и хорошенько пропотеть, чтобы выгнать хворобу. Он ушел к себе и закрылся в комнате, словно подчеркивая, что желает побыть один.

Минуло несколько часов. Господин Дагфинн не тревожил короля – пусть поспит; но вот уж и вечер настал, а Хакон все не выходил, и Дагфинн Бонд отправился к больному. Король лежал, не зажигая огня: дескать, так легче вздремнуть. Накануне-то он почитай что глаз не сомкнул. Нет, есть ему неохота, только спать. А уж наутро наверняка полегчает.

В эту ночь уже Дагфинн Бонд глаз не сомкнул, и в скором времени его опасения подтвердились. Утром всем стало ясно, что молодой король Хакон захворал не на шутку. Спешно призвали лекарей. Те назначили кровопускание, но король решил с этим подождать. «Незачем устраивать переполох, все обойдется», – сказал он. Пришел епископ со священниками, попросил разрешения отслужить молебны во здравие короля; Хакон возражать не стал, лишь бы его оставили наедине с Дагфинном Бондом и немногими приближенными. Без королевы Маргрет и Хакона Бешеного. Ни есть, ни пить он не желал.

Ближние люди сидели в соседней комнате, а господин Дагфинн – у короля. Говорили мало. Из Церкви Христа доносился колокольный звон, зовущий на рождественскую мессу второго дня; отслужили и молебен во здравие недужного. Когда колокола возвестили окончание литургии, Дагфинн Бонд решительно произнес:

– Государь, тебе надобно подкрепиться, заставь ты себя хоть немного поесть-попить, а потом дай лекарям отворить тебе кровь, Не отказывайся.

Хакон упираться не стал. Он немного поел, выпил горячих травяных настоев, но тотчас почти все и вытошнил. Явились лекари со своими ножами и плошками, сделали кровопускание. Король очень ослабел, но твердил, что теперь ему много лучше и он желает встать. Слуги помогли Хакону одеться и проводили в большой зал – он изъявил желание сесть за стол и отобедать. Однако ж сидел он там недолго. Аппетита не было, хотелось лечь. Свет раздражал глаза, и он почти не говорил.