«Прогресс, — говорит он, — подобен виски. Виски хорошо, но когда пьешь слишком много, оно оборачивается против тебя...»
Свернув с луга на дорогу, мы подъехали к хозяйственным строениям, расположенным сзади жилого дома. Внезапно экс-президент негромко выругался и резким движением взял трубку радиотелефона, находившегося в машине.
— Какой болван поставил здесь этот трактор? — резко бросил он в трубку. — Немедленно убрать!
Всего год назад, подумалось мне, этот же радиотелефон, находящийся в этой же президентской машине, использовался, наверное, для отдачи приказаний совсем иного рода. Телефонная трубка эта слыхала и приказы о бомбежке городов Вьетнама, и указания о расправах с негритянскими демонстрантами. А сейчас так же властно через нее передаются указания... отодвинуть в сторону садовый трактор. «Sic transit gloria mundi» — «так проходит слава мира».
А теперь вернемся к Ханту и его вражде к Джону Кеннеди. Сыграв немалую роль в появлении Линдона Джонсона на посту вице-президента, Хант повел планомерную кампанию против Кеннеди. И вскоре вражда между нефтяным королем и новым президентом приняла масштабы, по сравнению с которыми хантовские интриги против Эйзенхауэра выглядели детскими игрушками.
Почему? Причин здесь несколько — и общих, и частных, и психологических, и экономических, и политических, и личных.
Если говорить о личном, то неприязнь хантовского семейства к семейству Кеннеди можно объяснить своеобразным «комплексом неполноценности» внезапно разбогатевших выскочек по отношению к высокомерным аристократам.
Надо сказать, что, хотя Америка никогда не знала дворянской элиты — там не было ни графов, ни князей, — аристократического снобизма, чванства и спеси за океаном едва ли не больше, чем в старушке Европе. Было время, когда Морганов, Рокфеллеров и Вандербильтов не принимали в аристократических домах Бостона и Филадельфии, несмотря на их миллионы, — они были парвеню — выскочки, купчишки.
Избранными, аристократами считали себя потомки первых переселенцев из Старого Света, кичившееся этим не меньше, чем бояре Рюриковичи древностию своего рода.
Время постепенно стерло разницу, и первонакопители вошли в круг избранных. Но теперь уже они воротили нос от всяких там Фордов и Меллонов. Затем и те при помощи династических браков, а главное, тугой мошны проложили себе путь в высшее общество.
В недавние, уже послевоенные годы в американском бизнесе появилась новая плеяда богачей. По своим деньгам они сравнялись, а иногда и превосходят представителей старой промышленно-финансовой аристократии. На бирже и в директорских кабинетах корпораций и фирм Гетти и Ханты чувствуют себя равными Дюпонам и Гарриманам. Но не всегда еще они допущены в круг избранных. Они не доказали еще своей прочности и долговечности — на Уолл-стрите знают, как быстро подчас лопаются мыльные пузыри спекуляциями сколоченных состояний, и потому перед ними не спешат распахивать двери аристократических салонов и клубов.
Аристократы взирают свысока и ждут. Выскочки завидуют и негодуют. Вот вам психологическая основа неприязни Ханта и его сыновей к аристократическому бостонскому роду Кеннеди.
Если говорить не о психологии, а об экономике и политике, то следует отметить, что Ханты и Кеннеди представляют различные, враждующие монополистические группы и объединения, интересы которых все чаще сталкиваются, приходят в резкое противоречие.
Мы вернемся к этому подробнее дальше, когда речь пойдет о семействе Кеннеди. Так же, как в случае с Эйзенхауэром, вражда хантовского семейства с Кеннеди является прежде всего отражением той внутренней острейшей борьбы вокруг жирных кусков пирога, которая раздирает различные группировки американских монополий.
Кеннеди, как и Эйзенхауэр, представлял у кормила власти прежде всего богатейшие старые промышленно-финансовые династии американского Северо-Востока, плотью от плоти которых был он сам. Хант — один из лидеров новых монополистических групп, вставших на ноги в ожесточенной борьбе со своими могущественными конкурентами. Нахапав огромные деньги, они рвутся теперь к власти.
Семейство Кеннеди — фавориты старых и наиболее влиятельных династий американского капитала, хотя само это семейство как богатейшее фигурирует сравнительно недавно. Но связи и некоторые иные обстоятельства, о которых речь впереди, расположили к ним Морганов и Дюпонов, Фордов и иных представителей старых родов финансовой аристократии, наложили респектабельный налет на чрезмерный блеск их «новых денег», вызвали к нему доверие настолько прочное, что отпрыска этого семейства помазали на президентство именно эти старые финансово-промышленные кланы.
Ханты — типичные представители новых групп миллиардеров, исступленно прущих к деньгам, к силе, к власти.
Их пути не могли не скреститься.
Глава III
"Клан Кеннеди"
«Старики, кип райт»
«Клан Кеннеди» — так называют в Америке семью, которая фигурирует вот уже полтора десятка лет на первых страницах американских газет и лица представителей которой прочно обосновались на телеэкранах и обложках журналов. Пожалуй, трудно назвать в американской истории, говоря словами неувядающего Швейка, аналогичный случай, когда такое постоянное внимание привлекала бы семейная группа, будь то фамилия мультимиллионеров или политическая династия, — а такие тоже значатся в анналах истории Соединенных Штатов Америки.
Достаточно вспомнить кузенов Рузвельтов, один из которых, Теодор, хозяйничал в Белом доме в начале 900-х годов, а другой — Франклин Делано — с 1933 по 1945 год. Теодора Рузвельта в 1909 году в Белом доме сменил Уильям Говард Тафт. Его сын Тафт Роберт не дошел до верхней ступени, но в 40-х — начале 50-х годов он был бесспорным лидером республиканцев, одним из их главных кандидатов на президентский пост. Летом 1952 года Роберт Тафт находился почти у цели, и лишь сложная интрига дала возможность Дуайту Эйзенхауэру оттеснить его в последний момент, уже в ходе предвыборного съезда, от президентского кресла. Одним словом, династический принцип не новость в американской политической жизни.
Но тем не менее с семейством Кеннеди, с тем вниманием, которое они к себе привлекают, вряд ли может сравниться что-либо. Причин тому немало — и политических, и психологических, и даже сентиментальных. На первом месте, конечно, политические.
Столь очевидное постоянство в интересе для американской политической жизни вещь вообще-то невиданная, почти феноменальная. В обилии информации, водопадом обрушиваемой ежедневно и ежечасно на головы американцев огромной машиной американской пропаганды — десятками газет, сотнями телевизионных и тысячами радиостанций, — есть некая сверхзадача, по хитрости и коварству не знающая себе равных во всей истории формирования и обработки общественного мнения. На первый взгляд речь идет о похвальном и вполне демократичном стремлении сообщить всем всё; постоянно доводить до каждого о любом мало-мальски заметном событии, а коль скоро таковых в данную минуту под рукой не находится, делать слона из мухи, а затем не без успеха торговать слоновой костью, не давая покупателю заметить, что под видом ценности ему подсовывают сушеную мушиную лапку.
В действительности же организаторы нескончаемого потока новостей, новостишек и совсем уже микроскопических новостеночек преследуют вполне определенную цель — оглушить читателя и слушателя, заморочить его беспрерывным мельканием нескончаемого калейдоскопа: безостановочной сменой важного и неважного, существенного и несущественного, достойного внимания разумного человека и духовной пищи кретина — не допустить размышлений, обобщений, не дать пищу уму, заменить размышления эрзац-мыслью, стереотипом.
Подобно волнам извечного морского прибоя, набегает на американцев нескончаемая череда новостей, и каждая следующая волна смывает следы, оставленные предыдущей. Потому-то общественное мнение Соединенных Штатов выработало некий общий эталон легкой возбудимости на остро приправленные блюда мастеров политической пропаганды, подменяя такой поверхностной возбудимостью глубину и постоянство реакции. То, что сегодня представляется существенным, завтра выглядит уже малосущественным, а послезавтра забывается напрочь. И лишь очень немногие события оказываются в состоянии устоять против этой хитро закрученной системы массового оболванивания.