Гарольдсон Лафайет Хант, делец, разменявший восьмой десяток, — а это был он, — не любит разговоров на тему о том, сколько у него денег. Часто, отмахиваясь от нескромных расспросов репортеров, он цитирует своего заклятого друга, старого знакомца и многолетнего конкурента Поля Гетти.
— Знаете, что говорит старина Поль на этот счет, — огорошивает он вопрошающего. — Старина Поль говорит: «Если вы можете сосчитать, сколько у вас денег, вы не миллиардер».
И Хант хихикает дребезжащим фальцетом, довольный тем, как отбрил любопытного, — и на нежелательный вопрос не ответил, и достоинство сохранил, толсто намекнув на свое миллиардерство.
Акции предприятий хантовского семейства — ив этом характерная особенность их бизнеса, отличающая их от подавляющего большинства как семейных, так и несемейных корпораций Америки и Европы, — недоступны никому, кроме членов самого этого семейства — Ханта, его шести сыновей и зятьев. Пользуясь тем, что бухгалтерские отчеты не надо оглашать на ежегодном собрании акционеров — их можно рассмотреть в тесном семейном кругу, — руководители этого огромного бизнеса не дают никому отчета о своих делах, о своих доходах. И потому одной из излюбленных тем гаданий американских финансовых кумушек являются хантовские капиталы. Цифры личного состояния в этих гаданиях колеблются от пятисот миллионов до трех миллиардов. Думается, что как то, так и другое не соответствует действительности — одни преуменьшают, другие преувеличивают хантовские богатства. Пожалуй, ближе всего к истине сумма в миллиард долларов, о которой говорят наиболее осведомленные специалисты.
Во всяком случае, эта сумма делает Ханта вторым по размерам личных капиталов после Поля Гетти толстосумом в Америке и вводит его в первую пятерку богатейших людей мира, наряду с эмиром Кувейта и королем Саудовской Аравии. Кстати, сам Гетти сказал как-то: «Чрезвычайным независимым богатством обладает в Америке только один человек — это Хант. Я бы очень удивился, если бы оказалось, что у него сейчас нет полутора миллиардов». Это, впрочем, не мешает Ханту быть субъектом весьма экономным, о чем свидетельствует отнюдь не только обстановка, его окружающая. Свою машину, стоящую много тысяч долларов, он оставляет в нескольких кварталах от оффиса не почему-нибудь, а из соображений экономии: стоянка машин напротив банка платная, надо раскошелиться и отдать 50 центов, а это, что ни говорите, расход.
Если этого одного из самых богатых в мире людей кому-нибудь пришлось бы, что называется, «встречать по одежке», то в доме американского буржуа средней руки его не пустили бы дальше передней. Лоснящийся, видавший виды синий костюм, странная застиранная рубашка, вид более чем затрапезный — таким передо мной предстал делец, перед богатством которого блекнут несметные сокровища индийских раджей. Позже я обратил внимание на весьма странную прическу Ханта: волосы лежали какими-то клочьями, целые пучки были выхвачены, что придавало и без того неаккуратной голове вид не то больничный, не то тюремный.
В ответ на мой вопрос один из хантовских сотрудников, пряча усмешку, сказал, что босс не считает возможным платить парикмахеру и стрижет себя сам. Боюсь, что и сейчас читатель улыбнется недоверчиво — слишком уж это неправдоподобно, но тем не менее и это факт. Один из богатейших людей мира экономит на стрижке, предпочитая являть себя ближним в облике прямо-таки непотребном.
...В то утро обычно пунктуальный босс нарушил привычный распорядок дня. Не притронувшись к бумагам, он направился к радио
приемнику и, настроив его на волну местной радиостанции, стал напряженно прислушиваться.
Шли минуты. Из приемника лилась бравурная музыка. Но вот что-то щелкнуло, и диктор задыхающимся голосом объявил: только что неизвестные обстреляли машину, в которой по улицам Далласа ехал Джон Кеннеди. Ни слова не говоря, не выказав ни малейшего удивления, Хант покинул свой кабинет и, неторопливо спустившись вниз, вышел на улицу. Завернув за угол, он спокойным и размеренным шагом дошел до небольшой писчебумажной лавчонки, где за 20 центов приобрел небольшой флажок Соединенных Штатов на деревянной подставке. Вернувшись к себе, он водрузил покупку на письменный стол, опустив лоскуток до половины древка в знак траура. Пусть все видят, как Гарольдсон Хант скорбит по поводу смерти президента Джона Кеннеди.
Вскоре Ханта осаждали репортеры. «Ваше мнение о покушении?», «Кто за ним стоит?»
Вопросы следовали один за другим. Но на все был лишь один ответ: «Комментариев не будет».
Впрочем, это репортерское многолюдство в приемной Ханта в такой момент, когда американским репортерам, право же, было чем заняться, уже само по себе симптоматично. Почему именно к Ханту, а не к кому другому бросилась местная пишущая братия с вопросами относительно убийства президента США? Почему уже на следующий день после убийства на страницах печати стали появляться намеки на некую таинственную связь, будто бы существовавшую между «далласской трагедией» и самым богатым жителем Далласа? Почему, наконец, в ходе расследования убийства, да и по сей день, имя Ханта нет-нет да и возникнет в связи с обстоятельствами того, что американская печать именует «преступлением века», мрачным событием, искусно запутанный клубок которого далеко еще не распутан. Вряд ли сейчас можно дать исчерпывающие ответы на все эти «почему». Хотя, пожалуй, о некоторых вещах говорить можно уже и сейчас.
Но нет, думается, пока «простого, как мычание», ясного и однозначного ответа на эти вопросы. Жизнь не учебник геометрии, уверенно утверждающий, что кратчайшее расстояние между двумя точками — только и исключительно прямая. В жизни все сложнее и зигзагообразнее. И потому, быть может, не стремление к лобовому ответу на все эти «почему», а попытка проследить жизненные линии, связи и интересы представителей двух семейств, входящих в список богатейших в Америке, — семейства Хантов и семейства Кеннеди, попытка разглядеть те точки, в которых эти линии пересекаются, если и не даст нам полного ответа на все вопросы, то, во всяком случае, поможет кое-что понять.
Охота за «дикой кошкой»».
Они были едва знакомы, Гарольдсон Лафайет Хант и Джон Фитцджеральд Кеннеди. Вряд ли сказали друг другу больше нескольких фраз, изредка встречались на официальных раутах, съездах демократической партии. Что их могло связывать, блестящего молодого аристократа, в 43 года ставшего президентом Соединенных Штатов, и престарелого техасского воротилу? Что могло быть между ними общего?
Джон Фитцджеральд Кеннеди родился в 1917 году в одной из аристократических семей Бостона — с)дного из наиболее аристократических американских городов.
Гарольдсон Лафайет Хант родился в 1889 году в семье фермера, ковырявшего землю штата Иллинойс, недалеко от городка с многозначительным и красноречивым названием Вандалия. Аристократизмом на хантовской ферме не пахло. Пахло навозом.
Бостонская знать кичится своим происхождением от первых переселенцев. Высокомерная замкнутость семейства Кеннеди стала притчей во языцех в Бостоне. Одна из сестер будущего президента как-то призналась, что в течение долгого времени братья и сестры Кеннеди считали, что они обречены на безбрачие, поскольку интересоваться кем-либо за пределами своего семейства среди Кеннеди считалось дурным тоном.
Семейство Хантов было хоть и большое, но друг другом отпрыски его интересовались мало и( покинув отчий дом, потеряли друг друга из виду.
Джон Фитцджеральд Кеннеди получил образование блестящее — он окончил сначала Гарвардский университет в Америке, а затем Лондонскую школу экономических наук.
Гарольдсон Лафайет Хант едва осилил начальную школу. А затем, убоявшись бездны премудрости, принялся колесить по Америке, гоняясь за удачей.
Джон Фитцджеральд Кеннеди... Впрочем, о Джоне Кеннеди, о Роберте Кеннеди, всем семействе Кеннеди, о том, как и где пересеклись пути Хантов и Кеннеди, почему сплелись они в трагический узел, речь впереди. А сейчас вернемся к Гарольду Ханту, к тому, каким образом полуграмотный сын фермера выбился в миллиардеры.