— А вы что же?

— А я? Вот с Бахтиором вашим приехала. Хорошая вышла оказия! Кооператору без товаров и делать здесь нечего, а фельдшер, хоть и отощал в дороге, а все-таки толстяк, куда ему зимой? Лазать не может, да и трусоват немножко… Словом, весной сюда явятся.

— Ну, вы, я вижу, молодец! — сказал Шо-Пир. — С Бахтиором-то как? Сдружились? — и, не заметив, что переходит на «ты», добавил: — Значит, по-здешнему говорить можешь?

— Говорю! — и Мариам нараспев произнесла всем известную в Сиатанге песенку:

— Вот ты какая!… А научилась где?

— Райком несколько стариков разыскал — переселенцев из этих мест. Целый год меня обучали… А Бахтиор? Ну, если б не он, я бы сюда не добралась!

Перейдя на сиатангский язык, Даулетова продолжала рассказывать. Бахтиор принял участие в разговоре.

Шо-Пир узнал, что в Волость приехал новый секретарь партбюро по фамилии Гветадзе, человек, хорошо знающий особенности жизни в горах.

— Он сказал мне, — сообщила Даулетова: — «Писать Шо-Пиру не буду, раз едешь ты, а передай ему на словах…»

И Даулетова подробно перечислила все порученные ей для передачи советы и указания Гветадзе. Речь шла о работе по разъяснению местным жителям проводимых в Высоких Горах советских мероприятий: об орошении пустующих площадей (Шо-Пир с удовлетворением подумал об уже действующем новом канале); о наблюдении за сохранением поголовья скота; об ожидаемой посевной ссуде; о подготовке помещений для амбулатории, кооператива, школы; о работе по раскрепощению женщины… Затем Даулетова стала рассказывать обо всем, что творится в мире. С грустью подумав, что уже давно не держал в руках ни одной газеты, Шо-Пир, слушая Даулетову, забыл об окружающем.

Гюльриз, уже в сумерках, позвала всех туда, где на кошме, под платаном, расставлена была вся имевшаяся в доме деревянная и глиняная посуда, наполненная сдобными лепешками, изюмом, сливками, колотым сахаром, горками вареного риса.

— За Худододом сходить надо бы, давно такого пиршества он не видел, сказал Шо-Пир. — Сходи, Бахтиор!

— Вот хорошо это, сейчас приведу… Шо-Пир, что будем делать? Темно уже, а Ниссо нет!

— Ниссо? И верно, где ж это Ниссо?

— И я все думаю! — вмешалась Гюльриз. — Вы разговариваете, забыли, а я думаю: беда, наверно, случилась…

Но тут, словно только и дожидалась, когда заговорят о ней, в темном саду показалась Ниссо. Огромная ноша пригибала ее. С трудом переставляя тонкие босые ноги, Ниссо продвигалась между деревьями, ветви цеплялись за покрытые примерзшим снегом снопы. Конец ослабшей веревки волочился за носилками по земле. Шо-Пир и Бахтиор, вскочив, кинулись к девушке; ее опущенное к земле лицо было скрыто копной разметанных волос. Ветка тутовника, задев за носилки, нарушила равновесие. Ниссо упала на колени, снопы прикрыли ее.

Шо-Пир и Бахтиор быстро разметали снопы, и из желтых колосьев показалась черная лохматая голова. Ниссо откинула назад волосы, и все увидели ее утомленное лицо, но огромные глаза сияли счастливо и возбужденно.

— Вот! Хлеба тут на десять дней, — сказала она прерывающимся голосом. Я не думала, Бахтиор, что ты сегодня придешь…

Обильное угощение не обрадовало, а скорее огорчило Ниссо. Шо-Пир это понял, нагнулся, обнял девушку в приливе неожиданной нежности, поймал себя на желании поцеловать Ниссо прямо в полураскрытые губы. Ниссо не шелохнулась, не опустила глаз; она была полна гордости. Шо-Пир только потрепал спутанные мокрые волосы девушки.

— Ах ты, барсенок! Кто же тебе позволил идти туда?

— Свободная я… Ты же сам говоришь, Шо-Пир! — горячо выдохнула она и, взглянув на Даулетову, смутилась, выскочила из груды снопов и побежала к дому.

— Глядите! Еще бегать может! — рассмеялся Шо-Пир. — Гюльриз, веди-ка ее сюда. Все в порядке теперь. Есть будем… Э-эх, — заломил он руки, — жизнь у нас хороша!

Было решено: пока Бахтиор, Худодод и Шо-Пир не выстроят дома для школы, Мариам и Ниссо поселятся в новой пристройке. Здесь же будут храниться все привезенные Бахтиором продукты. Шо-Пир обещал на следующий же день заняться изготовлением деревянных кроватей для девушек, а в эту ночь обе легли спать на мешках с мукой, застланных кошмами и ватными одеялами.

Чуть не всю ночь проговорили они в темноте, рассказывая каждая о себе. Двадцатилетняя Мариам решила именно с этой девушки начать свою воспитательную работу и хотела, применяясь к ее развитию, подружиться с ней. Ниссо с гордостью чувствовала себя ничуть не менее взрослой и опытной.

— Значит, ты такая же, как и я? — заключила Ниссо.

— Такая же… Только от Азиз-хона не убегала.

— Это потому, что там ханов нет. Но зато ты была очень больна от голода.

— Да, если б меня не подобрали тогда и не увезли в детский дом, я бы так и умерла на улице Самарканда.

— Расскажи мне, что такое детский дом и что такое улица Самарканда?

Ниссо слушала не перебивая. Но потом задала сразу столько вопросов, что Мариам объявила:

— Знаешь, давай лучше я тебе каждый день буду рассказывать о чем-нибудь одном. Очень много нужно рассказывать. Хорошо?

— Хорошо, — согласилась Ниссо. Помолчала, раздумывая, и сказала: Значит, ты за работу свою все время деньги получать будешь?

— Буду.

— Я тоже хочу.

— Будешь, если всему научишься.

— А ты книги, значит, умеешь читать?

— Умею.

— Я тоже хочу. И сама, куда хочешь, ездишь?

— Конечно.

— Я тоже хочу. А как там ездят? Шо-Пир говорил такое слово: машина. Ты ездила?

— Ездила.

— Вот это я тоже хочу! Расскажи, как на них ездят?

Мариам покорно принялась рассказывать об автомобилях, железных дорогах и самолетах. Ниссо слушала, наконец перебила Мариам:

— Вот это все ты тоже, как и Шо-Пир, выдумываешь! Сказки это, но я тоже хочу!… У тебя есть муж?

— Нет, не хочу замуж.

— Ну, и я не хочу. А ты никакого мужчину не любишь?

— Нет, не люблю.

— А я вот люблю! — горячо воскликнула вдруг Ниссо, сразу спохватилась и замолчала, прикусив палец.

Мариам в темноте улыбнулась, хотела спросить: «Кого?» — но раздумала и сказала:

— Давай спать, Ниссо.

— Давай, — глухо ответила девушка, и хотя после этого в помещении воцарилась тишина, но обе долго не засыпали. Мариам думала о том, что никто и никогда не должен узнать об ее чувстве. Пусть тот, кто покинул ее в Самарканде, теперь подумает: куда она делась? Но кого же здесь любит Ниссо? Бахтиора, наверное? Что она понимает в любви? Когда будет ей, ну, хоть восемнадцать, тогда, может быть, и пойдем, как это горько и радостно!…

А Ниссо, лежа на спине, глядела в темноту и думала, что напрасно она сказала Мариам это слово, больше никому никогда не скажет его. Ах, если б Мариам могла понять, как это радостно и как горько!

Утром, когда Шо-Пир и Бахтиор завели большой разговор о распределении привезенной муки, девушки еще спали. Гюльриз заглянула к ним и решила их не будить.

С этой ночи Шо-Пир снова мог спать в своей комнате. Проснувшись раньше других, наскоро одевшись, он набил трубку привезенной махоркой и с наслаждением закурил. Не умывшись и не причесавшись, лохматый, невыспавшийся, он сразу же сел за стол и занялся подсчетами. Раздать привезенную Бахтиором муку предстояло тридцати двум беднейшим ущельцам. Шо-Пир решил дать каждому по два пуда — на три месяца, до весны. Этого кое-как хватит им, при любых обстоятельствах избавит их от голода, от необходимости варить траву. Двадцать пудов следует оставить в запасе, на всякий случай. Восемь пудов риса тоже останутся в запасе — выдавать рис Шо-Пир решил только по праздникам или в виде премий за ту или иную работу. Составив список ущельцев, которым предстояло получить муку, Шо-Пир велел Гюльриз разбудить Мариам и Ниссо и, перекинув через плечо полотенце, отправился к ручью.