Хитрый человек этот Шо-Пир: никогда ничего не прикажет работающим. Спросят его, говорит: «Обращайтесь к Бахтиору». А сам слушает, что ответит работнику, как распорядится работой Бахтиор. Если правильно, Шо-Пир прикинется, будто и не слыхал его слов. Если Бахтиор даст неверное указание — отзовет в сторонку: «А ну-ка, подумай еще!» Бахтиор думает, думает, и Шо-Пир ждет, чтобы спокойно выслушать его мнение, и либо с ним согласится, либо заставит Бахтиора думать еще.

Многому научился Бахтиор у Шо-Пира и теперь уже хорошо распоряжается работами сам. Если придется прокладывать другой канал, Бахтиор сумеет, пожалуй, работать самостоятельно.

По тропе поднимается Худодод с киркой на плече. Он совсем еще юноша, худощав и тонок, но мускулы у него крепкие, работает хорошо и всегда весел. Ворочает тяжелые камни, а сам поет песни, легкие песни поет.

Худодод подходит к Бахтиору, живыми, задорными глазами подмигивает ему: «Здоров будь!» И, воткнув кирку в землю, глядит на тропу, по которой бредут из селения другие факиры.

Солнце выходит из-за края горы, заливая крепость теплом и светом. И вот, наконец, на обломках разрушенной башни мелькают загорелые ущельцы. Они приступают к работе — звенят кирки и лопаты, щелкают и с грохотом валятся камни.

Но Карашира и еще нескольких строителей канала все нет. Бахтиор досадует, с нетерпением ожидая их: срывается намеченный распорядок работы, стоило все утро раздумывать, кого и куда поставить!

Каждый день за кем-нибудь надо бегать в селение, будить, торопить, как будто люди не понимают, что вода — для них же. И, негодуя на отсутствующих, Бахтиор поручает Худододу наблюдение за работой, а сам спешит вниз.

В третьей с краю маленькой каменной лачуге живет Исоф. Он еще не стар, работать умеет хорошо, но характер у него скверный: всегда ворчит, жалуется, ругается. Бахтиор недолюбливает его, потому что Исоф до сих пор живет по старым законам.

Бахтиор входит в лачугу без стука. С головой укрытый рваным халатом, Исоф спит на голых каменных нарах. Очаг Исофа пуст и холоден, — ни посуды, ни еды в лачуге не видно. С тех пор как жена Исофа, молодая еще Саух-Богор, ушла на Верхнее Пастбище, никто не будит его по утрам, он готов спать круглые сутки. Правда, он слабый, много ли могут дать ему три абрикосовых дерева; даже тутовых деревьев у него нет! Две козы да маленькая овечка — все лето на Верхнем Пастбище, а посев пшеницы за домом так мал, что даже хороший урожай прокормит Исофа не дольше месяца.

Все это Бахтиор знает. Но раз ты обещал работать, раз ты ждешь от Шо-Пира обещанной платы мукой, которую привезет караван, значит, нечего спать по утрам! Бахтиор сердито толкает Исофа в плечо.

— А… Ты, Бахтиор? — приоткрывает сонное, изуродованное крупными оспинками лицо Исоф, а выцветшая, взлохмаченная его борода стоит торчком. Иди! Зачем спать мешаешь?

— Как ленивый сеид ты, Исоф! — упрекает Бахтиор. — Все работают спишь. Ходи за тобой. Вставай.

— Вставай! Вставай! Пусть сгорит вся эта работа! Не рожаю. Успеется! Исоф опять сует голову под халат.

Бахтиор сдергивает с Исофа халат и, отшвырнув его в угол лачуги, молча выходит. Исоф ежится на каменных нарах, лениво поднимается, почесывается, ищет заспанными глазами халат, накидывает его на плечи и, еще не окончательно проснувшись, выходит на солнечный свет. Щурясь, глядит на солнце и, продолжая зевать, медленным шагом направляется к крепости.

А Бахтиор, деловитый, быстрый в движениях, ныряет из лачуги в лачугу, будя других ущельцев, ругая их и не слушая никаких объяснений. Один за другим выходят люди на тропу, ведущую к крепости: «Работать, конечно, надо, но мир не рассыпался бы, если б Бахтиор дал поспать еще!»

Ниже других домов, у нагромождения скал, прилепился дом Карашира, осененный листвою двух тутовников. Каменная ограда обводит деревья, и дом, и маленький складень кладовки, вокруг которой бродят, давно сдружившись, дряхлый осел и две худобокие козы. За оградой, в извилистых проходах между разбитыми скалами, желтеет дозревающая пшеница. Проходы между обломками скал похожи на запутанный лабиринт, но пшеница заполнила их своим желтым разливом, и только один Карашир да жена его Рыбья Кость знают, сколько пришлось им сюда потаскать земли на носилках, чтобы посеять эту пшеницу.

Проход в ограде завален камнями. Бахтиор перепрыгивает через них, быстро обходит дом, наталкивается на ораву играющих у порога детей. Они сразу окружают Бахтиора, но ему сейчас не до них.

— Карашир! — кричит он. — Ты дома?

На пороге возникает хмурая Рыбья Кость:

— Дома он… Напрасно пришел, Бахтиор… Не будет он сегодня работать.

— Почему не будет?

— Смотри! — поджав губы и кивком приглашая Бахтиора войти, Рыбья Кость отступает от двери.

Бахтиор, пригнув голову, переступает порог и сразу останавливается, ощутив сладковатый, одуряющий запах опиума. Вглядывается в темноту и различает в углу Карашира. Хрипло бормоча, свесив с каменных нар руки и голову, Карашир ловит под нарами нечто, видимое ему одному.

Закашлявшись, Бахтиор выскакивает за дверь и сразу закипает гневом.

— А ты, Рыбья Кость, что смотрела?

Женщина вскидывает на него полные слез глаза.

— Знала я? Откуда я могла знать? Пришла — он уже такой… Вчера весь он такой, ночь всю — тоже, теперь утро — еще хуже стал!

— Где достал он?

— Не знаю, — нетвердо произносит Рыбья Кость. Решительно и злобно повторяет: — Не знаю, ничего я не знаю!

— Так. Когда голова вернется к нему на плечи, передашь: мы будем новые участки делить, я ему участка не дам.

— Как не дашь? — хватает Бахтиора за руку Рыбья Кость. — Пусть твое дыхание оледенеет, не говори так!

— Не дам! — гневно подтверждает Бахтиор. — Не для курильщиков опиума земля.

— На дашь? — подбоченилась в ярости Рыбья Кость. — Он богары не сеял, чтобы строить этот канал. Ты власть — обещал нам землю. Верить тебе нельзя. За Шо-Пиром идешь! Обоим вам коровий рог в горло!

Бахтиор плюнул, пошел прочь. Он чувствовал себя оскорбленным: сколько раз уговаривал он Карашира бросить это плохое дело. Тот клялся, божился… Конечно, никакого участка давать ему не надо. Пусть теперь кормится своим опиумом! А все этот проклятый купец!

…Торопливым шагом Бахтиор приближался к лавке купца. Мирзо-Хур сидел на ковре перед лавкой, попивая из пиалы чай. Бахтиор, минуя купца, вошел в лавку.

— Где опиум?… Давай сюда опиум! — в бешенстве крикнул он.

Мирзо-Хур отставил пиалу.

— Откуда опиум у меня? Давно не было опиума. Сельсовет постановил не курить, я подчиняюсь, давно не торгую опиумом. Нет его у меня!

— Нет? Нет? Лжешь, вымя волчихи, лжешь! Не дашь, сам возьму!

И, прежде чем Мирзо-Хур сообразил, что ему делать, Бахтиор подскочил к полкам, сорвал их одну за другой. Товары грудой рухнули на пол. Купец кинулся к ним, но Бахтиор уже стремительно расшвыривал их по ковру. Небольшой мешок с опиумом сразу же попался под руки, и, выскочив с ним из лавки, Бахтиор опрометью побежал к береговому обрыву. Широко размахнувшись, швырнул мешок в реку. Ослепленный яростью Мирзо-Хур, выхватив из-под халата нож, погнался за Бахтиором.

— Вор, проклятый вор! Умер ты, уже умер ты!

Бахтиор увернулся, отскочил, поднял с земли увесистый камень. Губы Бахтиора дрожали, тело напряглось, как тетива наведенного лука.

— Иди на меня, иди!

И, поняв, что Бахтиор может его убить, купец испугался, отступил.

Бочком добравшись до лавки, Мирзо-Хур ввалился в нее, тяжело дыша, захлопнул за собой дверь и разразился проклятиями:

— Подожди, презренный! Кровавым дымом обернется тебе этот опиум! Свинья твою нечестивую душу съест!

Бахтиор медленно опустил руку и, не понимая, как очутился в ней этот камень, переложил его на другую ладонь. Опомнился, бросил камень и медленно побрел вдоль берега по неровной тропе. Ему пришло в голову, что, быть может, он слишком погорячился и надо было поступить как-либо иначе. Недовольный собой, он размышлял, не осудит ли его поступок Шо-Пир, которому он давно привык рассказывать все. Может быть, на этот раз умолчать?