Три киргиза, нанявшихся к нам караванщиками, шли молча, подвернув к поясам полы халатов, уставали, влезали на вьюки верблюдов. Возможность нападения басмачей мы допускали только теоретически, потому что была внутренняя уверенность в безопасности сегодняшнего пути. Скорей для очистки совести мы поглядывали по сторонам и были совершенно спокойны. Мы даже не торопились, да с вьюками и нельзя торопиться; мы смеялись, острили в меру отпущенных нам талантов, злословили друг над другом, подтрунивали и не обижались.

Я фотографировал и записывал показания анероида, Юдин определял геологические особенности пород и учил нас премудростям геологии. Бойе останавливался, вычерчивал в пикетажной книжке горизонтали глазомерной топографической съемки, догонял нас и спорил с Юдиным о победе в той шахматной партии, которую сыграют они на заставе. Дорога окутывала нас пылью красноцветных конгломератов. Мы ехали, и перезванивал колокольчик верблюда, и я смотрел, как осторожно разминает верблюд подушки своих ступней, переставляя мохнатые угловатые ноги, и слушал, как лошадь покряхтывает под Юдиным, потому что Юдин тяжел и громаден, и радовался, что мне удобно в моем оставшемся со времен гражданской войны комсоставском седле. День был тихим, и хорошо было думать, мерно и лениво покачиваясь.

6

Под перевалом — три юрты, стадо овец и киргизы.

Их не было здесь раньше. Долина зелена и открыта. Мы голодны.

— Заедем?

— Заедем.

Караван уходит вперед, но мы видим его. Спешиваемся в кругу пастухов. Из предосторожности поглядываем на лошадей; оружие с нами. Впрочем, тут все спокойно. Пастухи выносят айран (кислое молоко) и кумыс. Пьем из большой деревянной чашки.

Среди киргизов важные старики-Закирбай и Суфи-бек. Юдин их знает. У Закирбая Юдин в позапрошлом году покупал скот. Тогда не обошлось без скандала — Закирбай сжульничал, а Юдин его уличил. Впрочем, об этой мелочи Закирбай, видно, забыл; он изысканно любезен сейчас и со славословиями подносит нам кумыс-почетное угощение. Выразив благодарность, мы щедро расплачиваемся. Нам льстят и подсаживай нас на коней. Догоняем караван.

Едем. Впереди и направо-изумительное нагромождение снежных хребтов. Потянул пронзительный и холодный ветер. На ходу развязываю привьючку, надеваю брезентовую, на вате, куртку. Бойе ленится развязать привьючку, ежится в пиджаке. Дорога ведет над рекой. Устье бокового притока; медленно спускаемся зигзагами, едем по ложу реки, переправляясь то на одну сторону, то на другую. У Бойе оторвалось стремя, ему лень спешиваться; он подзывает Османа, который ид пешком, Осман привязывает стремя. Бойе карьером догоняет нас. Осман остался на том берегу-я возвращаюсь, подсаживаю Османа на круп моей лошади; переезжаем реку. Высоко на зеленом склоне правого берега кочевка, юрты. Большое стадо баранов россыпью катится по склону, к реке, к нам. Смеемся: «Атака!» К Юдину подъезжает дородный всадник, раболепно здоровается, приглашает заехать к нему в юрту, пить чай: «Большим гостем будешь!»

Мы только что пили айран-Юдин благодарит и с называется. Позже мы узнали, что в этом было наше спасение.

Ложе реки поворачивает на север, входит в отвесные берега. Направо скалистая гора. Очень высоко, в черных прорезях снежных скал, настороженно замерли тонкорогие и тонконогие козлы-киики. Холодно. На переправах-вода лошадям по брюхо. Под копытами скрипят и ворочаются валуны, галька, щебень. Обрывы берегов все выше, это террасы конгломерата; в отвесных стенах промывины, узкие щелки. Налево по ложу реки-мелкорослые светло-зеленые кустики тала. Едем под самой стеной по правому борту ложа.

Глава четвертая

НАПАДЕНИЕ

1

Сверху, с террасы над глубоко лежащей рекой, с высоких, отвесных конгломератовых берегов, затаившаяся банда басмачей наконец увидела поджидаемый караван. Он тихо и мирно идет по ложу реки. Впереди из-под двух качающихся ящиков торчат большие уши умного маленького ишака. За ним гуськом, мягко ступая по гальке, тянутся четыре вьючных верблюда. На вьюках громоздятся три киргиза-караванщика. Банда знает: эти караванщики ее друзья, ведь вместе они обсуждали план. За верблюдами, таким же медленным шагом, движутся всадники; один, второй, третий… Три. Это те, ради кого здесь, по щелкам, по всей террасе, тщательно организована такая напряженная тишина. Каждый жест, каждое движение этих троих изучаются с того самого момента, как караван показался на повороте из-за горы. Вот едущий впереди, маленький, бросив повод, закуривает папиросу и, оглянувшись, что-то со смехом говорит едущему за ним. Этот второй — он их начальник-большой, грузный; маленькая лошаденка тянет шею, вышагивая под ним. У обоих ремни, ремни-чего только не навешано на каждом из них! Ружей у них нет, это давно знает банда. Но где же их револьверы?… А ну, где?… Закирбай толкает под локоть Боа-бека, оба кряхтят, разглядывая. Закирбай успел вовремя, — он здорово мчался, чтобы окольной тропою обогнать караван и наладить здесь все… «Э… Есть… Хоп, майли! (Ладно, хорошо!)» Третий едет, болтая длинными ногами; он вынул их из стремян и едва не цепляет землю. Ну и рост у него! У него на ремне карабин. Висит стволом вниз. Этот все отставал, останавливался, писал что-то. Теперь догнал, едет; морда лошади- в хвост коню второго. Сзади, пешком, четвертый… Это их узбек. Ничего, с ним возиться недолго.

Банда трусит: а вдруг не выйдет?

Нет. Они ничего не знают. Иначе не ехали бы так спокойно, не смеялись бы… Но из ущелья на реку выбежала лошадь, оседланная басмаческая лошадь,-пить воду. Кто ее упустил? Они ее заметили… Первый, маленький, указывает на нее рукой, что-то пишет. Они поняли… Э… Пора начинать… Скорее… Давай!…

Банда срывает тишину:

— Э-э!…-один голос.

— Оооо-э-э!…-десятки голосов.

— Ууй-оо-уу-эээй-ээ!…-две сотни.

Боабек нажимает пальцем спусковой крючок. И сразу за ним — другие.

…Так вижу я сейчас то, что делалось вверху, на террасе.

2

Заметив выбежавшую на реку оседланную лошадь, я подумал, что это подозрительно. Указал на нее Юдину, сказал:

— Вот смотрите, какая-то лошадь!…

Вынул часы, блокнот, записал: «4 часа 20 минут. Выбежала лошадь». Не знаю, зачем записал. Юдин, кажется, понял. Он промолчал и огляделся по сторона! Тут я заметил голову, движущуюся над кромкой отвес ной стены, и сказал:

— Посмотрите, вот здорово скачет!

Это была последняя спокойная фраза. За ней-вой, выстрел, от которого разом поспрыгивали с верблюдов караванщики и от которого закружилось сердце, и — выстрелы — вразнобой и залпами, выстрелы сплошь, без конца.

Как я понимаю, все было очень недолго, и размышлять, как мы размышляем обычно, не было времени. Все измерялось долями секунд. Это сейчас можно все подробно обдумывать. Тогда-напряженно и нервно работал инстинкт. Многое уже потеряно памятью. Я помню отрывки:

…спрыгнул с лошади, расстегнул кобуру, вынул маузер и ввел патрон в ствол…

…стоял за лошадью, опершись на седло, лицом туда, откуда стреляли…

…хотел выстрелить и подосадовал: пуля не долетит, и еще удивился: в кого же стрелять? (Ибо их, прятавшихся наверху, за камнями, за грядою стены, не было видно.)

…оглянулся,-Бойе передает Юдину карабин: «он испортился… Георгий Лазаревич, он испортился»…

…все трое (тут Османа я не видал)-мы медленно, прикрываясь лошадьми, отходим к тому берегу (к левому, противоположному)… Пули очень глупо (как кузнечики?) прыгают по камням.

…взглянул назад: рыжая отвесная стена. Хочется бежать, но надо (почему надо?) идти медленно…

Юдин и я, прикрываемые лошадьми, ведем их в коротком поводе, а Бойе тянет свою за повод,-сам впереди,-торопился, что ли? И еще: верблюды наши стоят спокойно и неподвижно, словно понимают, что их это не касается. А поодаль, также спокойно и неподвижно, три караванщика,-их тоже это не касается. Двоих из трех я никогда больше не видел.