Проводник, неизменно деятельный и предусмотрительный, смастерил и поставил у огня нечто вроде сушилки и, развесив на ней нашу одежду, время от времени поворачивал ее. Юная мисс высушила платье на себе; она уже пришла в себя, села на свое ложе и готова была двинуться в путь. Сквозь проделанную нами в крыше дыру, которую Фелисаз расширил, чтобы поддерживать огонь в очаге, пробился солнечный луч, вселив в нас чувство полной безопасности.

«Будет холодно, – заметил проводник, – снег выдержит нас. А вот, как пойдем по камням, пригодятся вот эти туфельки».

Так он назвал деревянные подошвы, которые вырезал ножом для мисс. Ее изрядно пострадавшая тонкая обувь никак не годилась для путешествия по мокрому снегу и дальше – по каменистой дороге. Пока мы заканчивали последние приготовления к уходу, он сам приладил эти подошвы к ее ножкам и вскоре мы покинули хижину, предварительно засыпав снегом огонь в очаге.

Вечер был прекрасен. Но какую неотразимую прелесть придавали ему в наших глазах только что пережитые часы! Как этот мягкий вечерний блеск гармонировал с тем ясным покоем, который сменил в наших душах столь ужасные волнения! Мы шли рядом, счастливые тем, что уже нечего было бояться, но еще объединенные воспоминанием о нашей взаимной поддержке. Юная мисс опиралась на мою руку: так пожелал ее отец, когда она из скромности побоялась обременять меня. Он полагал, что оказывает мне знак заслуженного уважения; я же не только высоко оценил подобный знак уважения, но и втайне нашел его приятным. Через три четверти часа мы уже вышли за полосу снегов. «А теперь, – закричал в восторге милорд, – я счастлива, я очень счастлива! и я благодарил бога!»

Потом он обратился ко мне: «Вы была мой друг, сударь! Больше я ничего не могу вам сказать!… А вы, проводник, просите у меня и вы получил вся моя благодарность и вся моя любовь. Вы замечательная, достойная человека! Я вчера плохо судила о вас и очень сильно сожалею об этом! Курите ваша трубка, мой друг, я буду очень обязан вам!

– О, за этим дело не станет!» – ответил Фелисаз и сразу принялся за дело.

Остаток спуска был легким, и мы еще до ночи пришли в Сикст. Англичанин и юная мисс получили свой чемодан и смогли наконец переодеться. Они очень устали и нуждались в отдыхе, но, повинуясь прежде всего сердечному движению, потребовали, чтобы я поужинал вместе с ними. К концу ужина позвали проводника; милорд провозгласил тост в его честь. Хотя он и вложил ему в руку несколько золотых монет, англичанин сумел показать, что бывают услуги, которые оплачиваются не столько деньгами, сколько уважением и горячей признательностью.

На другой день мы расстались. Этот день показался мне длинным, дорога – скучной. Что еще я могу сказать? Я нес юную мисс на руках; какое-то время, пусть краткое, ее жизнь, ее прелесть, ее красота были предметом моей неустанной и нежной заботы; разве этого недостаточно, чтобы еще несколько дней я находил скучными все места, где ее не было?