Итак, в мышлении есть две весьма важные стороны: 1) свойство, извлеченное нами из конкретного факта, признается нами равнозначным всему факту, из которого выделено; 2) выделенное свойство наталкивает нас на известный вывод и сообщает этому выводу такую очевидность, какой мы не могли бы извлечь непосредственно из данного конкретного факта.

Рассмотрим подробнее первую сторону мышления. Допустим, что мне предлагают в магазине кусок сукна. «Я не возьму его; оно на вид как будто линюче», — говорю я, желая этим сказать только то, что вид его напоминает мне что-то линючее. Мое суждение в этом случае, может быть и верное, не есть процесс мышления в строгом смысле слова, а чисто эмпирический вывод. Но если я могу сказать, что в состав окраски данного сукна входит красящее вещество, химически неустойчивое, и потому сукно скоро выцветет, мое суждение есть строго логический вывод. Понятие окраски есть последующее звено между понятиями сукна и линючести. Необразованный человек станет путем эмпирического вывода ожидать, что лед при приближении к огню будет таять, а палец, разглядываемый в увеличительное стекло, — казаться шероховатым. И в том, и в другом случае результат явления предвидят без полного предварительного знакомства с самим явлением. Здесь нет никакого акта мышления в строгом смысле слова.

Но человек, рассматривающий тепло как род движения, превращение твердого тела в жидкое состояние как нечто тождественное возрастанию молекулярного движения, человек, знающий, что кривые поверхности преломляют известным образом световые лучи и что кажущаяся величина всякого предмета находится в зависимости от степени преломления световых лучей, входящих в глаз, — такой человек делал бы по поводу всех указанных явлений правильные выводы даже в том случае, если бы он никогда в жизни не наблюдал их в действительности. И он поступал бы гак потому, что, согласно сделанному нами предположению, он обладал бы теми идеями, которые были последующим звеном между явлениями, служившими для него исходным пунктом, и выводами, сделанными им из них. Но эти идеи суть лишь элементы, извлеченные из данного явления или связанные с ним обстоятельства. Правда, движение, порождающее теплоту, и преломление световых лучей глубоко скрытые ингредиенты; гораздо менее скрытым ингредиентом было трение чечевицы маятника о стенку часового ящика, а приставание двери к полу почти и вовсе не может считаться скрытым от нас ингредиентом. Но во всех есть та общая черта, что они устанавливают более очевидное отношение данного явления к выводу, который не может быть получен из него непосредственно с такой же очевидностью.

Обратимся теперь ко второй стороне мышления: почему следствия, выводы и комбинации, делаемые из составных элементов данного явления, более очевидны, чем выводы, делаемые прямо из целого конкретного явления? По двум причинам. Во-первых, отвлеченные свойства более общи, чем непосредственные, конкретные данные, вследствие этого они могут вступать в связь с фактами более знакомыми для нас, более часто встречаемыми в опыте. Предположите, что теплота — движение. Тогда всё, что справедливо относительно движения, окажется справедливым и относительно теплоты, но в опыте нам приходится наблюдать в сто раз более явлений движения, чем теплоты. Начните рассматривать лучи, проходящие через призму, как линии, наклонные к перпендикуляру, и вы заместите сравнительно мало знакомое понятие призмы весьма привычным понятием «перемены в направлении линии», понятием, для которого мы ежедневно имеем массу примеров.

Другая причина, почему отношения между свойствами, выделенными нами из данного предмета, так очевидны, заключается в следующем. Эти свойства значительно малочисленнее совокупности всех свойств целого, из которого мы выделяем их. В каждом конкретном факте свойства и вытекающие из них следствия так многочисленны, что мы можем совершенно потеряться, не сделав из них того вывода, который надлежит сделать. Если же нам посчастливилось выделить надлежащее свойство, то мы разом можем как бы охватить мысленно все вытекающие из него следствия. Например, то обстоятельство, что дверь пристает к порогу, связано в нашем уме с весьма немногими следствиями, между которыми выделяется такое соображение: приподняв дверь, мы уничтожим ее трение о порог. Между тем целый образ плохо отпирающейся двери может вызвать в нашем yмe огромное количество понятий. Подобные примеры могут показаться банальными, но они заключают в себе сущность самого утонченного отвлеченного мышления. Физика становится все более и более дедуктивной наукой, придавая математическую формулировку законам, управляющим основными свойствами материи (каковы молекулярные массы или эфирные волны различной длины), именно потому, что непосредственные выводы из таких понятий весьма малочисленны и мы можем разом охватить все их мысленно и извлечь из них те, в которых имеем надобность.

Проницательность. Итак, для того чтобы мыслить, мы должны уметь извлекать из данного конкретного факта свойства, и не какие-нибудь вообще, а те, которые соответствуют правильному выводу. Извлекая несоответствующие свойства, мы получим неправильный вывод. Отсюда возникают недоумения: как извлекаем мы известные свойства из конкретных данных? И почему во многих случаях они могут быть вскрыты только гением? Почему все люди не могут мыслить одинаково успешно? Почему лишь одному Ньютону удалось открыть закон тяготения, одному Дарвину — принцип выживания существ наиболее приспособленных? Чтобы ответить на эти вопросы, нам необходимо произвести новое исследование, посмотрев, как у нас естественным путем развивается проникновение в явления действительности.

Первоначально все наше знание смутно. Мы хотим этим сказать, что в нем первоначально нет внутренних подразделений (ab intra) и точных внешних разграничений (ab extra); но все же к нему применимы все формы мысли. В нем может быть единство, реальность, предметность, объем и т. д., — словом, оно есть познание объекта, вещи, но познание вещи как нераздельного целого. При этом неясном способе познания ребенку, впервые начинающему осознавать комнату, она, вероятно, представляется чем-то отличающимся от находящейся в движении кормилицы. В его сознании еще нет подразделений; одно окно комнаты, быть может, особенно привлекает его внимание. Такое же смутное впечатление производит каждая совершенно новая сфера опыта и на взрослого.

Библиотека, археологический музей, магазин машин представляют собой какие-то неясные целые для новичка, но для машиниста, антиквария, библиофила целое почти совершенно ускользает от внимания, до того стремительно они набрасываются на исследование деталей. Знакомство с предметом породило в них способность различения. Неопределенные термины, вроде «трава», «плесень», «мясо», для ботаника и зоолога не существуют, до того они углубились в изучение различных видов трав, плесени и мышц. Когда Кингслей показал одному господину анатомированную гусеницу, тот, увидев тонкое строение ее внутренностей, заметил: «Право, я думал, что она состоит только из внешней оболочки и мякоти». Мирный обыватель, присутствуя при кораблекрушении, сражении или пожаре, совершенно беспомощен. Опыт так мало пробуждал в нем способность к различению, что его внимание не может сосредоточиться на какой-нибудь стороне сложного, исключительного события, которое требует немедленной деятельности. Моряк же, пожарный или полководец сразу принимаются за дело. Они мигом умеют разобраться в данном положении и проанализировать его. Оно заключает в себе массу почти неуловимых деталей, которые замечаются специалистами благодаря постепенному развитию их сознания в известном направлении, но которые не различаются достаточно отчетливо не опытным в данной области лицом.

Каким путем развивается в нас способность к анализу, мы выяснили себе в главах «Различение» и «Внимание». Разумеется, мы диссоциируем элементы смутно воспринимаемых цельных впечатлений, направляя наше внимание то на одну, то на другую часть целого. Но почему мы сосредоточиваем наше внимание сначала на том, а потом на другом элементе? На это можно тотчас же дать два ясных ответа: 1) благодаря нашим практическим или инстинктивным интересам и 2) в силу наших эстетических интересов. Собака где угодно сумеет отличить запах себе подобных, лошадь чрезвычайно чутка к ржанию других лошадей, потому что эти факты имеют для них практическое значение и вызывают у этих животных инстинктивное возбуждение. Ребенок, замечая пламя свечки или окно, оставляет без внимания остальные части комнаты, потому что последние не доставляют ему столь живого удовольствия. Деревенский мальчишка умеет находить чернику, орехи и т. п. благодаря их практической пользе, выделяя их из массы кустарников и деревьев; дикарю доставляют немало удовольствия бусы и кусочки зеркал, привозимые на торговых кораблях, вид же самого корабля не вызывает у него никакого интереса, так как корабельное устройство недоступно из-за своей сложности его пониманию Таким образом, эти практические и эстетические интересы суть наиболее важные факторы, способствующие яркому выделению частностей из цельного конкретного явления. На что они направляют наше внимание, то и служит объектом последнего, но, что такое они сами, мы не можем сказать. Мы должны в данном случае ограничиться признанием их далее неразложимыми, первичными факторами, определяющими то направление, в котором будет совершаться рост нашего знания.