Во-вторых, необходимо искоренить ту рассеянность внимания, которая бывает у людей более зрелого возраста при чтении или слушании. Если внимание есть воспроизведение данного ощущения изнутри, то привычка читать только глазами или слушать только ухом может быть искоренена при помощи отчетливого расчленения слышимых или видимых слов; таким путем можно укрепить внимание. Это подтверждается опытом. Можно сделать себя гораздо более внимательным к разговору, если мысленно повторять каждое услышанное слово, а не пассивно слушать слова. Значительное число моих студентов, испытав этот прием, нашли его весьма полезным.

Внимание и свобода воли. До сих пор я рассматривал внимание в качестве психического процесса, всецело зависящего от физиологических условий. И я действительно убежден, что выбор объектов внимания именно так предопределен. Ничто не может привлечь наше внимание независимо от автоматической деятельности нервной системы. Другой вопрос: насколько зависима от последней та интенсивность внимания, с которой мы воспринимаем объект, уже попавший, так сказать, в поле нашего духовного зрения? Нередко нужно умственное усилие, чтобы удержать внимание на одном и том же предмете. Если это усилие не есть простая иллюзия, если оно представляет духовную силу, неопределенную по величине, в таком случае, разумеется, эта сила совместно с физиологическими процессами дает общий сложный результат. Хотя она и не вносит в сознание новой идеи, но задерживает и закрепляет там бесчисленное множество идей, которые без ее помощи исчезли бы гораздо быстрее.

Задержка может быть не более секунды, но это время могло иметь решающее значение, ибо при непрерывной смене различных соображений, когда две противоположные группы их, борясь между собой, находятся почти в равновесии, достаточно и одной лишней секунды внимания, направленного на одну из этих групп, чтобы дать ей окончательный перевес. Утвердившись в сознании, наше решение влияет на поступки, а от поступков может зависеть вся наша судьба. В главе «Воля» мы увидим, что драма нашей волевой жизни всецело зависит от едва заметного перевеса в степени внимания, сообщаемого одной из борющихся за преобладание моторных идей. Но чувство реальности волевой жизни, главный стимул произвольных действий, зависит от сознания того, что они действительно обусловлены нашим свободным решением, а не предопределены тысячи лет тому назад роковым ходом явлений. Это кажущееся чувство свободы, придающее истории и человеческой жизни такую трагическую окраску, может не быть простой иллюзией. Произвольное усилие, вполне возможно, не есть простой результат механических процессов, а некоторая первичная и притом неопределенная по степени сила… В этом вопросе для здравомыслящего человека последним словом должно быть «Ignore-mus» (мы не знаем), потому что взаимодействующие в данном случае силы по своей тонкости не поддаются измерению. Впрочем, психология, поскольку она претендует быть наукой, должна, как и всякая другая наука, постулировать в своих явлениях полный детерминизм, следовательно, и свободную волю, если таковая существует, рассматривать как естественную причину. Так буду поступать в данной книге и я, следуя в этом отношении примеру других психологов. В то же время я должен признаться, что подобный прием хотя и представляет методологические удобства, позволяя располагать факты в простом порядке и в «научной форме», однако не дает окончательного решения в том или другом направлении, изучающем проблему свободы воли.

Глава XIV

Образование концептов

Различные состояния сознания могут означать одно и то же. Функция ума, при помощи которой мы выделяем, обособляем и отождествляем между собой численно различные объекты речи, называется концепцией. Ясно, что одно и то же состояние сознания, когда в нем мыслятся несколько различных объектов, заключает в себе несколько концептов и, имея функцией несколько концептов, может быть названо состоянием сложной концепции.

Мы можем образовывать концепты различного характера: концепты реальностей, за которыми признается объективное существование, например паровоз; фантастические образы, например сирена; наконец, простые логические фикции (entia rationis), например разность, ничто.

Но что бы мы ни представляли себе, наша концепция всегда бывает о чем-нибудь одном и ни о чем другом, т. е. по содержанию она не может быть заменена чем-нибудь иным, хотя и может быть многим пополнена. Образование каждого концепта обусловлено тем, что из массы психического материала, доставляемого внешним миром, наше внимание ясно выделяет что-нибудь и фиксирует перед сознанием. Колебания при этом возникают лишь тогда, когда мы недоумеваем, есть ли данный предмет тот именно, который мы имеем в виду, так что для полноты умственной функции мы должны при образовании концепта мысленно сказать себе не только: «Я имею в виду вот это», но и: «Я не имею в виду того».

Таким образом, каждый концепт вечно остается тем, что он есть, и никогда не переходит в другой. Ум может изменять свои состояния, их значимость, по временам может пренебрегать одним концептом, предпочитать другой, но и оставленный концепт сам по себе никаким понятным для нас способом не может измениться в другой, заменяющий его. Я могу видеть, что бумага, за минуту перед тем белая, обгорела и почернела.

Но мое понятие «белый» не превратилось в понятие «черный». Наоборот, наряду с восприятием черноты оно остается в моем сознании, сохраняя прежнее значение и тем давая мне возможность заметить в бумаге черноту как качественную перемену. Если бы этот концепт не сохранился во мне, я сказал бы: «Вот чернота» — и этим мое познание и ограничилось бы. Таким образом, среди изменчивости мнений и внешних впечатлений мир понятий или объектов мысли остается неизменным и неподвижным, как Платоново царство идей.

Иные концепты представляют предметы, другие — качества, третьи — события. Для любого предмета, качества или события может быть образован соответствующий концепт, вполне удовлетворительный для целей отождествления, если только нам удалось обособить и выделить его объект из окружающей обстановки. Достаточно даже просто назвать его «то» или «это». Выражаясь на специальном языке логики, мы сказали бы, что при помощи означения нужно составить понятие о данном объекте, не прибегая совершенно к соозначению или пользуясь минимумом соозначения. При этом важно только, чтобы мы знали, о чем идет речь; представлять данный объект нет надобности даже в том случае, когда он вполне представим.

Можно предположить в этом смысле, что живые существа, занимающие низшее место в организованном мире по умственным способностям, имеют своего рода концепты. Для этого необходимо только, чтобы они обладали способностью узнавать явления предшествующего опыта. Полип можно было бы назвать существом, мыслящим концептами, если бы можно было допустить, что в нем есть способность узнавать явления минувшего опыта. Это чувство тождественности ощущений составляет основу, остов нашего сознания. В различных состояниях сознания мы можем мыслить об одном и том же. Другими словами, ум может всегда мыслить о том же и сознавать это.

Концепты абстрактных или общих и проблематических объектов мысли. Здесь мы рассмотрим совершенно специфический элемент мысли — одно из самых неуловимых, ускользающих от самонаблюдения явлений сознания, которое психолог не может анализировать подобно тому, как энтомолог исследует свойства насекомого, насаженного на булавку. Согласно моей терминологии, я сказал бы, что это явление связано с психическими обертонами данного объекта мысли, которым, без сомнения, соответствует множество зарождающихся и замирающих нервных процессов, не поддающихся наблюдению вследствие своей тонкости и сложности (см. главу XI). Геометр, имея перед собой одну определенную фигуру, отлично знает, что его рассуждения применимы так же успешно к бесконечному множеству других фигур и что, видя линии известной длины, известного цвета, в известном расположении, он при анализе их не имеет в виду этих деталей. Употребляя слово «человек» в двух различных значениях, я могу в обоих случаях произносить то же слово и представлять себе тот же образ, но в самый момент произнесения я могу разуметь две совершенно различные вещи. Так, когда я говорю: «Удивительный человек этот Джонс!»— я хорошо знаю, что под понятие «человек», которое я имею в виду в данном случае, не подойдут Наполеон Бонопарт или Адам Смит. Но когда я говорю: «Что за удивительное существо человек!», то знаю так же хорошо, что имею в виду всех людей без исключения. Связанное со словом осознание его значения представляет род чувства, благодаря которому простые звуки или зрительные образы становятся чем-то понятным; это нечто дает вполне определенное направление ходу наших мыслей, которые затем воплощаются в слова и образы.