Всякий предмет, находящийся в отдалении, если он удовлетворяв! этим условиям, будет сознаваться нами с таким же чувством теплоты и родственности.
Но какие отдаленные объекты действительно удовлетворяют этому условию? Очевидно, те, и только те, которые удовлетворяли этому условию прежде, во время их существования. Их мы будем всегда вспоминать с чувством живейшей симпатии; к ним, может быть, еще снова будут склоняться на самом деле импульсы нашей внутренней активности. Естественным следствием этого будет то, что мы станем ассимилировать минувшие состояния нашего сознания друг с другом и с теперешним чувством симпатии и интимности в нашей личности и в то же время отделять их в виде группы от посторонних объектов, не удовлетворяющих этому условию совершенно так же, как американский скотовод, выпустив на зиму табуны и стада пастись на какую-нибудь широкую западную прерию, весной, при появлении скупщика, из массы животных, принадлежащих различным лицам, выбирает и сортирует принадлежащих ему и имеющих особый знак.
Нечто совершенно аналогичное представляет для нас наш минувший опыт. Опыт других людей, как бы много я ни знал о нем, всегда лишен того живого клейма, которым обладают объекты моего собственного прошедшего опыта. Вот почему Петр, проснувшись в одной постели с Павлом и вспоминая то, о чем они думали оба перед сном, присваивает себе и отождествляет симпатичные идеи как свои и никогда не чувствует наклонности смешать их с холодными и бледными образами, в которых ему представляется душевная жизнь Павла. Такая ошибка столь же невозможна, как невозможно смешать свое тело, которое видишь и чувствуешь, с телом другого человека, которое только видишь. Каждый из нас, проснувшись, говорит: «Вот опять здесь моя прежняя личность», — так же как он мог бы сказать; «Вот опять здесь прежняя кровать, прежняя комната, прежний мир».
Подобным же образом в часы нашего бодрствования, несмотря на то что одно состояние сознания умирает, постоянно заменяясь другим, все же это другое состояние сознания среди познаваемых объектов находит своего предшественника и, усматривая в нем описанным выше образом неостывшую живость, благоволит к нему, говоря: «Ты мое, ты — часть того же сознания, что и я». Каждая позднейшая мысль, обнимая собой и познавая предшествующие мысли, является конечным преемником и обладателем их содержания. По словам Канта, здесь совершается нечто аналогичное тому, как если бы упругие шары были одарены не только движением, но и осознаванием этого движения и первый шар сообщал свое движение и осознавание его второму, который сообщал бы и то и другое вместе со своим осознаванием и движением третьему, пока, наконец, последний шар не заключал бы в себе все, сообщенное другими, и не осознавал бы все это как свое собственное.
Благодаря подобному фокусу, когда зарождающаяся мысль немедленно подхватывает исчезающую и присваивает себе ее содержание, в нашем сознании образуется связь между отдаленнейшими элементами нашей личности. Кто обладает последним по времени элементом сознания, обладает и предпоследним, ибо обладающий обладателем обладает и обладаемым. Невозможно указать никаких черт в личном тождестве, существование которых можно было бы доказать опытным путем и которые не были бы нами выше указаны; невозможно представить себе, как трансцендентальный принцип единства (если бы он был в данном случае налицо) мог бы ради известной цели объединить материал или познаваться не в качестве продукта потока сознания, в котором каждая последующая часть познает и, познавая, охватывает и присваивает себе все предшествовавшее, являясь представителем всего прошлого потока, с которым ее нельзя (реально) отождествлять.
Изменения и раздвоения личности. Личность, как и всякий другой агрегат, при росте изменяется. Преходящие состояния сознания, которые должны были бы сохранять сознание тождества личности с протекшими ранее процессами мысли, уклоняются от своей обязанности, теряя большие промежутки в прошлом из своего поля зрения и представляя другие части в неправильном порядке. Тождество личности, которое мы заключаем в себе при созерцании какой-нибудь длинной процессии, может, в сущности, быть лишь медленным изменением этой личности, в котором, однако, задерживаются некоторые общие элементы. Самый общий элемент личности, и притом самый однообразный, — это обладание общей памятью.
Человек в зрелом возрасте может резко отличаться от себя же самою в юности, но оба они, обращая мысленный взор к тому же детству, называют до детство своим. Таким образом, тождество между нашим «я» и нашей личностью относительно; в итоге это тождество является совершенно таким же, какое найдет в группе тех же воспринимаемых нами объектов и посторонний наблюдатель. Мы часто говорим о человеке: «Он так изменился, что его трудно узнать»; несколько реже люди сами дают о себе подобный отзыв Перемены в личности, подмечаемые нашим «я» или внешним наблюдателем, могут быть в одном случае резкими, в другом — едва заметными. Рассмотрим их подробнее. Изменения личности могут быть подразделены на два больших класса: 1) изменения памяти и 2) изменения настоящей личности, телесной и духовной.
1. Изменения памяти так обыденны, что о них нам нет надобности говорить. Они представляют нормальное явление жизни, особенно в годы развития, и личность человека, слагаясь, переживает изменения pari passu (равномерно) одновременно с исчезновением фактов из памяти. Воспоминания о снах и фактах, пережитых в гипнотическом состоянии, редко сохраняются.
Обманы памяти также довольно часты, и своим появлением они искажают состав нашей личности. Многие, вероятно, сомневаются относительно подлинности фактов, приписываемых их прошлому. Быть может, они были очевидцами чего-нибудь, говорили что-нибудь, но, быть может, это все им только привиделось или пригрезилось. Содержание сновидений часто переплетается причудливым образом с содержанием действительной жизни.
Наиболее обыденным источником ложной памяти являются наши сообщения другим лицам о нашем прошедшем опыте. В таких сообщениях мы стараемся придать подлинным фактам более простой и более интересный характер. Мы говорим, скорее, о том, что могло бы быть нами сказано или сделано, чем о том, что нами сказано или сделано на самом деле. В начале рассказа мы вполне сознаем различие между возможным и действительно бывшим. Но в ходе повествования фикции воображения вытесняют из памяти подлинные факты, водворяются в ней и начинают всецело господствовать. Таков обширный источник ложных судебных показаний. В рассказах о чудесном повествование часто вступает на ложную дорогу, а память следует за ним.
2. Сравнительно с изменениями памяти ненормальные изменения личности представляют собой гораздо более серьезное расстройство. Последние бывают грех родов, по наше знакомство с причинами этих изменений личности столь мало, что всякая классификация в этой области имеет условное значение: 1) умственное помешательство, 2) раздвоение личности, 3) медиумизм.
В безумии часто пункт помешательства относится к прошедшему, причем больной придает ему светлую или темную окраску, смотря по характеру болезни. Но худшим видом изменения личности является извращение чувств и воли в настоящем: здесь память о прошедшем не искажена, но больной начинает думать, что его настоящая личность представляет собой совершенно иного человека. Аналогичное этому факту, но нормальное явление происходит при быстром расширении и волевых, и интеллектуальных свойств характера при наступлении половой зрелости. Патологические явления в этой области настолько любопытны, что их следует рассмотреть подробнее.
Основанием для нашей личности, по словам Рибо, является чувство жизненности. «Оно составляет основу сознания, — говорит Рибо, — потому что всегда налицо, всегда непрерывно действует, не зная ни покоя, ни отдыха, не замирая ни на одно мгновенье и продолжаясь столько же, сколько продолжается сама жизнь, одной из форм которой оно является. Оно служит субстратом той сознающей себя личности, которую образует наша память; оно представляет среду, объединяющую между собой группы наших ассоциаций. Предположим на минуту, что наше тело можно было заменить другим: скелет, мышцы, внутренности, сосуды, кожа — все обновлено, оставлена лишь прежняя нервная система с запечатленными на ней памятью следами минувших опытов. Несомненно, что в таком случае приток массы непривычных органических ощущений вызвал бы в нас сильнейшее умственное расстройство: между сознанием минувших впечатлений, закрепленных памятью в нервной системе, и новой личностью, проявляющей свою деятельность в новом направлении с чрезвычайной интенсивностью, образовалось бы в этом случае непримиримое противоречие.