Уже совсем стемнело… Много людей проходило мимо, внезапно появляясь в свете нашего окошка, но моей девушки среди них не было.

Пришел папа. Я прошмыгнула в переднюю и села в угол между стеной и вешалкой. Пахло пауками и мокрыми галошами.

Через дверь я слышала, как мама что-то рассказывала отцу, наверное про меня. Папа строго сказал: «Что ты говоришь! Не может быть!» И вдруг рассмеялся.

Я закрыла глаза. Тоскливое волнение охватило меня. Кто-то засопел рядом. Я испугалась и прижалась к стенке. Брюхастый соседский щенок Решка лизнул меня в щеку. Наверное, он вошел за отцом. Я схватила Решку поперек толстого живота и посадила к себе на колени.

— Решка, — сказала я ему тихо, подняв его мягкое шерстяное ухо, — ведь она обязательно принесет, правда? Как ты думаешь, принесет или не принесет?

Решка, вырывая из моих рук ухо, отрицательно помотал головой.

— Ну, тогда убирайся отсюда, дурацкая собака!

Я открыла входную дверь и вышвырнула щенка на лестницу.

Мне нужно было, чтобы девушка пришла не только из-за туфель. Это было гораздо серьезнее. Я тогда не могла понять, что в эту минуту решалась судьба моего характера. Решался вопрос — верить или не верить людям, как поступать в жизни.

Все это было в руках у незнакомой мне, прошедшей мимо девушки. Вдруг она не придет совсем? А я буду сидеть и ждать ее, пока не состарюсь… Я представила себе, что я старюсь, у меня вырастает борода и из ушей лезут зеленые волосы, как у нашего дворника.

Открылась дверь, и вошел папа.

— Где ты, Тина? — сказал он, не сразу заметив меня в темноте и зажигая свет. — Вот дурочка! Вставай, вставай! Принесет она туфли, конечно, принесет. Я тоже считаю, что люди заслуживают доверия.

Я благодарно обняла своего отца. Слезы, которые я так долго удерживала, хлынули у меня из глаз и из носа.

— Ну вот, разверзлись хляби небесные! — сказал отец, ероша мне волосы сзади наперед.

Следующий день был воскресенье.

Я с утра уже сидела на окне. Солнце блестело во всех стеклах и принарядило мутную воду Мойки. Девочки играли на тротуаре в классы. Они поминутно жулили, ссорились и обижались друг на друга. Между ними вертелся Решка. Он гонялся то за перелетающим с места на место стеклышком, то за прыгающими пятками. Девчонки отбрыкивались от щенка, который убегал, трусливо оглядываясь, а потом робко возвращался.

Выстрелила пушка с Петропавловской крепости — двенадцать часов, а моей девушки все не было. Я уже хотела задвинуть занавеску и взять книгу, чтобы время шло быстрее, но за окном поднялся такой визг, что я снова взглянула на улицу и увидела Вальку с продуктовой сумкой. Он опять вертел ее над головой, врезавшись в середину бурно споривших девчонок. «Противный какой! — подумала я. — Никому проходу не дает!»

В это время в дверь позвонили. Я помчалась открывать. За дверью стоял Валька.

— Только тронь, только попробуй! — крикнула я, захлопывая дверь. — Убирайся отсюда, а то я всех позову!

Но позвать мне было некого, а Валька не уходил и нерешительно топтался у нашей двери, ничего не предпринимая.

— Послушай, — сказал он каким-то очень мирным, незнакомым голосом. — Погоди, я все равно ничего не понимаю, что ты там верещишь. Ты мне только скажи, какая твоя квартира?

— Там написано. Ты что, читать не умеешь? А зачем тебе моя квартира?

— Погоди. Ты здесь одна живешь?

— Нет, нас много, нас очень много, — добавила я для устрашения.

— А девчонок здесь других нет, кроме тебя?

— Нет.

— Тогда открой, я твои туфли принес.

Я распахнула дверь и втащила Вальку за руку в переднюю.

— Откуда у тебя мои туфли? Давай скорей!

Валька вынул из сумки сверток. Я быстро развернула его и увидела мамины туфли, вычищенные и даже с новыми набойками.

— Эти! — сказала я и прижала туфли к себе.

— Значит, это ты дала туфли нашей Нинке?

— Я. А кто ваша Нинка?

— Сестренка моя.

Валька, всегда прятавшийся за углами, чтобы выскочить оттуда с перекошенным лицом; Валька, с которым я дралась со смертельным страхом в душе, Валька стоял у нас в передней, смирный, смущенный, очень похожий на свою сестру, и искоса посматривал на меня внимательным взглядом.

— Нинка велела передать тебе, что она в вечер работала. Утром она послала меня в мастерскую туфли чинить. А заодно и на твои набойки набить. Она велела сразу тебе отдать.

— Это не мои, а мамины.

— Я знаю. Попало тебе?

— Не очень. Главное, хорошо, что принес.

— Ну что ты! Да, я забыл, сестра велела тебе спасибо сказать. Ну, я пошел.

Я еще держала в руках туфли, когда отец и мама вернулись домой.

— Вот! — сказала я, кидаясь им навстречу. — Вот. Она в вечернюю смену работала. Она с братом прислала! Она очень хорошая! А ты говорила…

— Ну ладно, ладно. Иди погуляй, — смущенно сказала мама и поставила туфли на место.

БЕЛАЯ СОБАКА

В детстве я была вруньей. Врала я не от страха перед наказанием за проступки. Причина была не совсем обычная. Моя мать умерла, когда мне было шесть лет. Вторая мать, которую я не имею права назвать мачехой, любила меня чрезвычайно деятельной любовью. Она хотела знать все, что касалось меня, вплоть до моих мыслей, желаний и мелких детских событий, происходивших со мной в течение дня. Она не оставляла мне никакого, даже самого маленького секрета, который так необходимо иметь каждому человеку. Она была умная женщина и находила тысячи способов выведывать мои невинные детские тайны. Я корчилась под ее проницательным, настойчивым взглядом, пытаясь что-нибудь оставить для себя, но она расспрашивала моих подруг, учителей и в результате все равно знала каждый мой шаг.

И вот я вступила с ней в неравный поединок, похожий на игру.

Я стала безбожно врать, выдумывая разнообразные истории. Их невозможно было проверить, но они были очень правдоподобны. Они происходили то на улице, то в саду, то в кино. Герои этих историй рассасывались в толпе, соскакивали с трамваев, убегали в темноту — в общем, так или иначе, исчезали из моего поля зрения, и я всегда чего-то недоговаривала.

— Ну и что же было дальше? — спрашивала мама.

— Не знаю… — отвечала я, торжествуя.

Моя школа была расположена далеко от дома, и я каждое утро шла с Мойки через Марсово поле. Я наблюдала за выведенными на прогулку собаками, которые с бесстыдной деловитостью орошали кусты, тумбы, фонари, потом лениво дрались друг с другом. Я долго стояла, глядя на мрачный Михайловский замок, — мне рассказывали, что там убили царя, и я представляла себе, как царь, похожий на дядюшку с картинки Буша из «Макса и Морица», в длинной ночной сорочке и колпаке несется по узким коридорам замка. На дрожавшего, жалкого царя наваливаются громадные люди с шашками и начинают «жать масло». Испуганная собственным воображением, я срывалась с места и шла дальше, волоча тяжелую сумку, набитую учебниками, полными моих рисунков, и тетрадями в кляксах.

Поворачивая за угол на Моховую, где была моя школа, я вдруг обнаруживала зловещее безлюдье и опрометью неслась последние пятьдесят метров, тщетно пытаясь обогнать время. Каждый день я безнадежно опаздывала. Я ничего не могла поделать со своим дурацким характером. Тот отрезок мира, который лежал между домом и школой, был для меня неизменно интересным и разнообразным.

Однажды я возвращалась из школы, не глядя по сторонам.

Я вообразила себя кенгуру и мчалась гигантскими прыжками, опираясь на хвост. Мимо прошел слон, полный пассажиров, по небу с карканьем носились пестрые попугаи, во дворе мне перебежал дорогу тигр, с мяуканьем скрывшийся в дровяном сарае.

На десятом году жизни мне впервые открылся незабываемый мир Брэма. Я влетела домой и, сбрасывая пальто, рванулась к толстой зеленой книге, раскрытой на сумчатых.

— Что у тебя с пальцем? — спросила мама. — У тебя палец в крови.

— Меня укусил тапир, — ответила я, пробегая мимо.

— Кто?

— Ну, собака.