— И только. Тебе кажется это предательством?
А чем иным?
Ладно, про себя. Над своею судьбинушкой Еська волен. Да, он благодарен царице-матушке, но… не сослеп с тое благодарности. Она при в своем интересе была.
И это правильно.
Разумно.
А прочее — от Мораны… пущай Емелька-блаженный верует в матушкино сердце золотое да в мысли пречистые, в тое, что решила она кровь царскую благословенную собрать, дабы не поганилась та средь простого люду… хороша сказочка.
Аккурат для деток.
Только Еська уже взрослый на свою беду.
— А разве не предательством является то, что она учинила? — спросил человек тихо. — Подумай… разве не собирается она обмануть бояр?
— И в чем обман?
— Она приведет на трон наследника… так она сказала… законного наследника. А разве кто-то из вас…
До холеры много ведает.
Откудова?
— А разве нет? — Еська руку поднял, будто волосы пригладить желая. А что, растрепалися космы рыжие. Чеши их — не чеши, все одно грива гривою…
— Вы все царевой крови, верно, но…
Договорить Еська не позволил.
Хватит уже словесей.
Помнила рука науку. Легонько пошла. И пальцы разжались, клинок отпуская. Серебряной искоркой метнулся, да только не успел.
Полыхнуло.
Громыхнуло… стало быть, не один амулетик гостюшка незваный примерил. Жалость какая. Но попробовать следовало.
— Вот дурень лихой, — человек рученькой махнул, и заместо ножичка на землю оплавленный ком упал. Надо же… и запахло… а знакомо так запахло, как в тайнике, в который Архип Полуэктович Еську носом, что кутенка, тыкал. И стало быть не зря тыкал.
Тот этот запах.
Волшбы огненной. Амулета, из которого силою плеснуло.
— Никакого понимания, — развел руками Еська и поклонился дурашливо. Хотел разогнуться, да… боль скрутила лютая, как на ногах устоять. Благо, стеночка рядом… хорошая стеночка, твердая… если спиною, то, глядишь, и не упадет… продержится… сколько?
Сколько сумеет.
Ах, обидно помирать, не догулявши. Но ежель Еська выдюжит, то сумеет человечка этого отыскать… благодарствие выразить…
Еська стиснул зубы, сдерживая стон.
Как-нибудь… если тварь эта, за мороком спрятавшаяся, думает, что болью Еську поучит… учили уже… отвык он просто… а привыкнет и… и главное, дышать… хоть и горят легкие огнем, а все одно дышать.
— Я могу тебя убить, — жесткие пальцы стиснули шею.
Может.
А ведь и на Еське амулетов вязка целая… сапоги и те заговоренные… не помогли… и значится, не студиозус это… а кто-то, в ком и сила есть, и умение…
— Это чтобы ты понял, что говорили с тобою пока добром… а не захочешь добром, найдутся и иные способы. Понял?
Куда уж не понять.
Глава 26. О науках всяческих
А меня Люциана Береславовна не выпустила.
Заглянула.
Усмехнулася и велела:
— Лежите, раз уж притащили… никакого понимания. Как был охламоном, так и остался…
Это уже она про Архипа Полуэктовича, стало быть, с которым, как ныне разумею, давнее знакомствие свела.
Я перечить не посмела.
Легла смирнехонько. Рученьки на груди сложила. Глазоньки закрыла. Лежу и не шевелюся, хотя ж пятка левая аккурат засвербела и так, что прям терпеть невмочно. А в голове вновь мысли предивные бродят.
…а ну как станет Люциана Береславовна выспрашивать?
…иль скажет чего такого, чего натура моя не сподобится вынести.
…посмеется… дурою обзовет… а ведь как есть дура. Нельзя было Евстигнея в ход сокрытый пускать, как и самой за ним лезти.
Задним умом все мы крепкие.
Люциана Береславовна, ежель и желала чего сказать, то помалкивала. Уходить не уходила, сидела рядышком тихенечко, и страсть до чего любопытственно мне было глянуть, чего ж этакого она делает.
Шьет?
Ворожит?
— Все слышали? — спросила она, когда терпеть свербение в пятке вовсе невмоготу сделалось. И я осторожненько ноженькою о ноженьку поскребла.
— Я…
— Не притворяйтесь. У вас это совершенно не получается. Чтобы врать — талант нужен. Или умение. А у вас, к счастью, ни того, ни другого. Все мысли на лице написаны.
Это как?
Видела я давече свое лицо в зеркале, ничегошеньки на нем писано не было, и даж чернилами оное лицо не перемазано было.
— Открывайте глаза, Зослава. И в следующий раз не жмурьтесь так старательно. Спящий человек и дышит иначе, и сердце его бьется тише. Да и в вашей позе не спать — хоронить только.
У меня уши и полыхнули.
Рано меня еще хоронить. Но глаза я открыла и к Люциане Береславовне повернулася.
Сидит она на стульчику резном.
Махоньком.
Такой и тронуть страшно — а ну как рассыплется? Но Люциане Береславовне сей страх ведом не был. Подушечку возложила, чтоб, значит, помягче… небось, боярский ея зад к твердому непривычен.
— Вы мне не нравитесь, — она вышивала.
Пяльцы тонюсенькие.
Костяные.
Ткань шелкова.
Иголочка, что лодка по озеру, по ткани скользит и нить за собою тянет.
На коленях же будто коробочка стоит, где бисеру всякого, ниток… и выбирает их Люциана Береславовна, не глядя.
— Не принимайте на свой счет. Издержки воспитания, — Люциана Береславовна иголочку попридержала. — Да и жизненный опыт… из деревенских девок редко выходит что-то толковое.
— Куда уж нам до боярского роду, — я села.
А что, гудение стихло в головах, слабость осталася телесная, так ея превозмочь легко. И до комнаты своей как-нибудь, но добреду. Уж лучше там бока отлеживать, нежели в доме чужом нежеланною гостьей быть.
— Надо же, — Люциана Береславовна голову склонила, и слабо зазвенели бубунцы-заушницы, жемчугом украшенные. — А вы не только мычать способны. Лежите. Все равно вас не отпущу.
— Почему?
— Архип попросил. А ему я не отказываю. К тому же, мы можем быть полезны друг другу.
И вновь игла заскользила. А хитро как-то боярыня шьет. И навроде знакомо, а в тож время и нет. Наши-то все больше по-простому, крестиком. Иные, которые мастерицы, то и гладью могут, но на полотне простом, обыкновенном.
И нитки берут шерстяные.
А тут шелка.
— Без моей помощи вас отчислят. Полагаю, это для вас не новость. Все-таки отсутствие элементарной базы мешает вам усваивать новые знания, — Люциана Береславовна подняла пяльцы и нахмурилась. А я ажно дыхание затаила.
Это ж диво-то какое!
Ветка будто бы черемуховая да в жбане стоит.
Шкляном.
С горлом узеньким. И так вышитый, что будто бы взаправду вот-вот в руки сойдет, и синим переливается, и серым, и мнится — пригляжуся, то в воде, которая в жбан этот налита, себя увижу.
Ветка ж едва намечена.
— Я готова заниматься с вами, — Люциана Береславовна провела пальцем по ветке, будто примеряясь. А я уж видела, какой она будет.
Живою.
Духмяною почти.
И мнится, знаю, кто тот платочек наставнику шил.
— Вам это пойдет на пользу. Возможно, что и мне… — она положила пяльцы и короб закрыла. — В любом случае, экзамены вы сдадите. И не так, как зимние, а… вы покажете всем, чего стоите.
— И с чего бы вам…
Я язык прикусила.
Нет, не верю в этакую доброту на пустом-то месте. Небось, сама сказала, что не по нраву я ей. Так бы и погнала б, когда б могла… а ведь может. Но почему тогда…
— Рада, что вы все верно поняли. Видите ли, Зослава… — она тронула губы, стирая усмешку. — Так уж вышло, что моя семья — это Архип и Фрол. Когда-то мы были очень дружны… потом… не важно. Но я не хочу потерять их. И полагаю, в свете последних событий, вам это нежелание понятно. Спрашивать их бесполезно, не скажут. Мужчины порой бывают алогично упрямы.
— Поэтому спрашивать станете с меня?
— Именно, Зослава… именно…
Ох, матушка моя покойная… и чего ответить-то?
Отказать?
Тогда Люциана Береславовна меня точно со свету сживет. А согласиться? Как могу я… не мои то тайны…
— Не спешите придумывать себе ужасы, — она слегка поморщилась, будто бы неприятственно ей было со мною беседу беседовать. — Я не собираюсь лезть в ваши личные дела. Или раскапывать чужие секреты. Вы мне просто расскажете о том, что не является тайной. Скажем, о ночном приключении.