А тварь будто бы силов набиралась, вона, ажно бока залоснилися.

— Сожрет ведь…

Про щит сие было сказано, аль про нас с Евстигнеем, не ведаю, только я на небо глянуло в надежде, что авось выкатится солнце. Вдруг да тварь, как и положено нечисти приличное, солнечного света, Божиней благословенного, забоится? И сгинет где в пещерке… а ежель не забоится, так Архип Полуэктович, на полигон явившися и узревши нашее с Евстигнеем отсутствие, в беспокойствие впадет.

Искать примется.

И хорошо бы ему нас отыскать еще не сожратых.

— Зось, а Зось… — Евстигней поднялся. — Скажи, чего Кирей задумал?

— А он задумал?

— Задумал… я ж знаю его… хоть и азарин, но не последняя скотина… не скажу, что так уж мы с ним душой сроднились, но вот как-то не хотелось бы, чтобы он вляпался куда. У него голова, хоть и царская, но тоже одна. Лишиться ее на раз можно…

— А я почем знаю? — сказала и душой покривила, потому как знать-то и не знаю, но ведаю, у кого спросить и к кому приглядется.

— Да вот подумалось… ты не обижайся, конечно, но жениться на тебе Кирей точно не женится, — Евстигней повел плечом и поморщился, видать, болело крепко.

Пальцами пошевелил.

Сложил знаком хитрым.

И опустившися на одно колено, в землю пальцы упер.

— Нехороша? — я усмехнулась.

Сама знаю, что не хороша. Да и не было об том печали.

— Не для него… он у нас влюбчивый… бабник еще тот…

— Кто б говорил. На пару девкам головы морочили…

— Знаешь? — Евстигней повернулся, взглядом лукавым меня окинувши. И от этого взгляду ажно жаром обдало. Вот оно, значится, как. Мыслю, коль и вправду на девок он этак поглядывал, то девки неспроста головы теряли…

Я только рученькой махнула.

— Они сами заморочиться рады были. Мы никого не принуждали…

От дать бы ему по голове, да раненых бить неможно. Евстигней же глаза прикрыл. И рученькою правою на землю оперся. Левою же, раненою, рисовать принялся.

— Да и… мы не обижали тех, кого и вправду обидеть легко…

— А то ты знаешь, кого легко, а кого тяжко, — не выдержала я. От будет он мне тут гиштории сказочные рассказывать. Хватит.

Наслухалася.

— Не знаю, — согласился Евстигней. — Зато знаю, кого Кирей обычно выбирал. Ты не в его вкусе, Зослава… да и… если бы в его была, он не стал бы тебя подставлять с этим сватовством… своих дразнил? Похоже на то, но не только… не все так просто… думаю, еще что-то есть… а что — понять не могу.

— Может, тебе понимать и не надобно?

— Может, — согласился Евстигней.

Тварюка поднялась, рыгнула этак, сытенько, и драный живот поскребла, будто бы показвала, куда мы с царевичем в самое найближайшее времечко попадем.

Утроба у нее здоровенная.

Обоим места хватит.

— Говорю ж, неохота мне, чтоб он в своей задумке головы лишился… все ж…

Евстигней скривился.

— Болит?

— И болит… земля здесь почти умерла. Тварь эта не только из щита твоего силы сосет… из всего… и из земли тоже. Этой земли, считай, почти не осталось, чтобы живой… еще годик-другой и все… от этого больно по-настоящему… а царапины — ерунда. Перетерпится.

Он вытянул пальцы, взял горсточку песка, поднес к губам, зашептал…

Я не слушала.

Не желала еще чужих секретов, хотя ж этакому нас точно не учили.

— Когда щит рассыплется, уходи мне за спину, — велел Евстигней.

— А ты…

— А я как-нибудь…

— Я другой могу…

— Не можешь, со вторым она быстрей управится, это раз. И второе — мешать станешь.

А третье — не гоже мужику за бабьими щитами прятаться. Не сказал Евстигней, да я почуяла, чай, не дура. Спорить не стала, отступилася.

— Не думай, Зослава, — он сказал это, на меня не глядючи. — Я еще пожить хочу… в конце концов, глядишь, вспомню, кто и откуда. И тогда, быть может, пойму, почему все сложилось так, как оно…

Тварюка заурчала и язык вывалила, длинный, что тряпица, бледный.

Глаз сверкнул хитро.

Подцепивши когтем кусок кости, в другом глазу застрявшей, тварь потянула, вытянула и кинула в нас… кость от щита отскочила, да только задрожал он к немалому твари удовольствию. Нет, а если и вправду мозгов у нее нетути, то чем тогда думает?

Или не думает?

— Уходи к камням. Постарайся забраться повыше. И если увидишь, что меня загоняет, отвлеки… пара-тройка огненных шаров помогут.

Евстигней погладил песок на ладони.

Неужто на него надеется?

— Хорошо…

Не время ныне спорить, да и было б с чем.

Солнце показалося за мгновенье до того, как щит мой, столь бережно ставленный, рассыпался. Вот был он. И вот не стало.

Ушел в тварюку.

А та лишь срыгнула, как мужик после стола хорошего, да оскалилася. Мол, куда вы ныне от меня денетеся. И вправду, куда? Ныне то видела я и каменья, грудами наваленные. И стволы дерев подранные. И косточки… и высокую ограду, с валунов сложенную. Этакую и тварюке не разметать, не порушить. Стоит стена, а поверху еще железный забор высится, узорчатый да с пиками поверху. От же…

— Зося, задержи дыхание, — велел Евстигней и, сжавши песок в кулаке, кинул его в оскаленную морду. Вылетел песок и… загудело, заревло дурным голосом.

Не песок — пчелиный рой растревоженный.

Иль буря, каковая раз в сто лет случается.

Поднялась.

Завихрила, закружила. Впилась в шкуру линялую сотнями игл, прошила наскрозь. И тварь взвилась на дыбы, силясь вырваться.

Не пускала буря.

Кружила.

Рвала.

Летели клочья шерсти.

И темная жижа, будто кровь…

— Давай… — Евстигней схватил меня за руку. — Беги… на забор попробуй, там она точно не достанет…

Я только юбки подхватила.

Ох ты ж, оборони Божиня… тварюка плясала, буря ревела, а стеночка заветная навроде и близехонько была, но попробуй, дотянися.

Бежала я легонько.

Ноги сами несли. И Архип Полуэктович, мнится, доволен был бы… ох, найдет он нас… повинен… и спасет… ибо неохота мне помирать смертею, мало что лютою, так еще и преглупого свойства. Это ж надо, чтоб угораздило так…

Евстигнееву руку я не выпустила.

Коль спасемся, то разом. Не хочу после братьям егоным в глаза глядеть да говорить, что помер он, меня от твари защищая… гудение стихало.

Тварь выла.

Скуголила.

Но жила.

Стенка заветная перед самым носом выросла.

— Давай, — Евстигней к ней спиною прижался. Дышал он часто и быстро, да не от бегу. Волшба егоная, видать, многие силы потянула. — Ты сумеешь. Цепляйся за выступы и…

— А ты?

Как бросить?

— А я… — он плечом дернул. — Швы разойдутся. Жаль будет… аккуратные…

Швы, значится.

Я встала.

Нет уж.

Коль помрем, то вдвоем. И то, где это видано, чтоб девки приличественные по стенам тараканами лазили.

— Зося, не дури, — попросил Евстигней, руки вытягивая.

И заскрипела земля, пошла трещинами, вспучилася пузырем под тварью да схватила ее за ноги. И зверюга заревла, забилась, выбираясь из ямины.

Будь та поглубже…

Стихал песчаный вихрь.

А Евстигней покачнулся и оперся спиной о стену. Сел бы, да придержала. Не гоже царское особе на земле валяться.

— Дура ты, Зослава, — сказал он и носом шморгнул, а из носу того кровяка ручьем хлынула.

— Какая уж есть.

— А у меня сил больше не осталось… если вдруг выберемся… мало ли, чудеса бывают…

Тварюка выкарасталась из ямины и медленно подступала к нам. Безмозглая, а сообразила, что деваться нам некуда. Она прихрамывала, и единственный глаз почти потух, и свечения поубавилося…

— …помалкивай, что я тут… нам такого знать не положено. Вот мы и не знаем, — Евстигней все ж наклонился, горсточку камней подбирая.

Ему знать не покладено, а мне… я и не знаю.

Вот про щиты — это да. И поставлю новый, уж не ведаю, как надолго хватит его, а порой и кажная минуточка золотого дороже.

Про шары огненные, каковые тварюка есть, что мыша крупу.

Про… про плеть, но с нею у меня никогда не ладилося. Силушки-то довольно Божиня отмерила, а вот умением я обделенная. Силилася-силилася, да ничегошеньки на том практикуме и не высилила… а если… не, дурная мысля, не иначей, как со страху в голову вбилася.