— Относительно, — Архип Полуэктович сказал сие так, что я уяснила — безобидного в случившемся не было ни на грошик.

— Божиня милосердная, и ты туда же! — воскликнула Люциана Береславовна. — Да подумай сам… «блаженный сон» был придуман целителями! Целителями! Для облегчения страданий. Для случаев, когда пациента требуется погрузить в крепкий сон, чтобы не испытывал он боли. И как этот сон способен навредить? Да, ваша хваленая студентка застряла в лаборатории, но…

— Почему? — перебил Фрол Аксютович.

— Что?

— Почему, я спрашиваю, получилось так, что она, как ты изволила выразиться, застряла в лаборатории?

— Я приказала всем покинуть помещение…

— Ты не приказать должна была, а проследить, чтобы все учащиеся покинули опасную зону.

Я слушала, затаивши дыхание. Не ведаю, что за чары использовал Елисей, да только, чуется, хвалить за них не станут.

— Эта девица совершенно не способна…

— Люциана!

— Божини ради! Я несколько раз пыталась до нее дозваться! Я требовала уйти, а она… она просто стояла. И что мне было делать?

— Ты у меня спрашиваешь? Ты отвечаешь за них, Люциана! За всех, а не только за особ благородного рождения…

Ох, хуже нет, чужие свары слухать, а уж когда из-за тебя свара… хоть ты под пол проваливайся.

— Я понимаю, что ты ее недолюбливаешь… хотя нет. Постой. Не понимаю. Да, Зослава — очень специфическая особа…

— Весьма, — это было произнесено с легким оттенком брезгливости.

— Но она умна. Честна. И…

— Глупа, как гусыня.

— Ты преувеличиваешь.

— Это ты, Фролушка, преуменьшаешь. Она… подобные ей — это какое-то издевательство над самой идеей Акадэмии… да ты только посмотри! Ну какая из нее магичка?! Боевой маг! Квашня деревенская! Да у меня любая дворовая девка может…

— Хватит!

Я ажно присела.

— Довольно, Люци, — произнес Фрол Аксютович, и ныне не кричал, но голос его звучал устало, будто бы надоел ему нынешний спор, а как прекратить его он не ведает. — Я знаю твое мнение. И по поводу Зославы, и вообще…

— Какое мнение?

— Магия для избранных. Тем, кому повезло родиться в правильной семье. Верно? Поэтому ты раз за разом поднимаешь вопрос квот для студентов простого звания. А уж запрет на поступление для холопов…

— Избавил бы нас от многих проблем. И признай, Фролушка, что одно дело — учить тех, кто обладает какими-никакими базовыми навыками, и совсем другое — людей, едва способных написать свое имя. Да и чему их учить? Как?!

Она говорила с пылом, с жаром, а у меня розовели уши. Нет, видеть того я не видела, но чуяла — вот-вот полыхнут ярко-ярко.

Имя?

Имя я писать умела. И не только его. И пусть держала перья самописные не так ловко, как иные студиозусы, и вправду с малых лет к наукам приученные, но все ж не роняла. Да и читала не по складам.

— Ты ведь понимаешь, что в большинстве случаев время упущено. Что их удел — пяток заученных заклинаний. Даже не заученных, задолбленных намертво, без надежды понять их структуру… что им самим большего не надо.

— И что?

— И то, что исключения бывают, согласна, но тратить время, тратить силы… ресурсы на такую вот дрессировку?! Чего ради? Глупой идеи о равноправии?

Еська хмыкнул, и Елисей, не открывая глаз, показал ему кулак: молчи, мол. Верно, волшба была очень уж тонкою.

— И ты, и Михаил Егорович… вы идеалисты, Фролушка! Вам кажется, что весь мир можно взять и переменить по собственному хотению. Вы в упор не желаете видеть, что перемены эти никому не нужны!

— А что нужно?

— Магики. Сильные магики. С хорошим уровнем подготовки. А не недоучки, которые получают на выпуске такую же грамоту, как действительно знающие специалисты. Подумай о репутации Акадэмии… где выпускники, которыми можно гордится? Нет… разбредаются по весям… заговаривают землю, скот лечат.

— А тебе бы подвигов.

— Хоть бы и так! — с пылом воскликнула Люциана Береславовна. — И не подвигов, а… думаешь, азары бы глянули на наши земли, если б тут жили настоящие магики?

Не об том беседа пошла, а все одно слушать любопытственно. И совесть нисколько не гложет. Может, разговор энтот и не предназначен для чужих ушей, да только вышло так, что в игры этии высокие меня втянули и супротив воли.

— И ты надеешься вырастить этих настоящих магиков из боярских детей? — Фрол Аксютович не стал скрывать насмешки. — Сама-то ты не идеалистка, Люци? Оглядись! Кто из них, из нынешних, о подвигах помышляет? Кому вообще эти подвиги нужны? Нет, может, твои бояре и писать умеют, и читают споро да не на одном языке, только думают все больше о собственных нуждах и желаниях. Меряются не умением, а тем, чей род знатней, а чей — богаче. И дай таким настоящую силу, что они с нею делать станут? Молчишь? А я скажу. Не будет с этих, позволения сказать, магиков защиты земле, но лишь одно разорение. И не кривись… что, давно стихла боярская грызня? Или не стихла, это я слишком уж понадеялся. Попритихла… но все равно каждый на земли соседа глядит, прикидывая, как бы половчей отхватить кусок-другой. Или людишек переманить… а если не выйдет, так хоть в разорение ввести. Все радость. Что скажешь? Остановят это магики? Или каждый за своим родом станет, интересы блюсти.

Еська хотел чего-то сказать, но опомнился, мотнул головою зло и ладонью по колену ляснул. От резкого звука в воздухе зашипело. Егор нахмурился. Елисей заводил руками над пергаментом, спеша выправить волшбу, а Еська виновато втянул голову в плечи да руками развел: мол, тяжко ему молчать.

— Думаешь, холопы лучше? — голос Люцианы Береславовны звенел от гнева. — Если так, то ты…

— Хватит, — слово Архип Полуэктовича упало, словно камень. — Как дети малые, ей богу… значит, ты, Люци, уверена, что это шутка?

— Конечно.

— Дурная шутка…

— Да я же говорю, этот дым целители используют…

— Волчье лыко они тоже используют, — возразил Архип Полуэктович. Он говорил неспешно, растягивая слова. — Только ж обычный человек им потравится…

— Вопрос концентрации… — Люциана Береславовна осеклась и воцарилось молчание, да такое, что я, признаться, подумала, что развеялась волшба. Но нет, что-то звякнуло, заскрежетало, будто кто мебель двигал.

— Концентрации, значит.

— Это в любом случае лишено смысла! Ваша Зослава… да никому, кроме вас она не нужна! А студенты… они же как дети… кто-то решил, что будет забавно нанести на мой инструмент сок белодонника… глупая шутка!

— Люци, а скажи… многие ли из твоих студентов способны, скажем так, рассчитать реакцию? Понять, как изменится состав, если добавить в него этот самый сок…

— На что ты намекаешь?

— На то, что ты в своем упрямстве не желаешь замечать очевидного. Я, конечно, далек от зельеварения, да помнится с остатков, что наука эта непростая. Кинь твой белодонник чуть раньше аль чуть позже, и ничего не выйдет. Или если вместо белодонника белого лекарственный взять… или не соком, а пыльцою… а тут все одно к одному совпало. Расчет.

— Или случайность. Тебе ли, Фролушка, не знать, как оно порой бывает… но Божини ради, подумай. Если и вправду хотели навредить кому-то, той же Зославе, — имя мое она произнесла с презрением, хотя, видит Божиня, ничего-то не сделала я этой женщине, так за что ж меня презирать? — Так почему выбрали столь ненадежный способ? Технически — выполнить сложно. Ты прав, минутой раньше или позже, и реакции бы не было, или не столь бурно протекала бы она. Но допустим кто-то сумел предугадать, что из всех инструментов я воспользуюсь именно третьим черпаком…

— Ты им почти всегда пользуешься, — встрял Архип Полуэктович. — Уж извини, Люци, но твои практикумы из года в год не меняются.

— Это плохо?

— Не о том речь…

— Ладно, пускай. Но тогда почему белодонник? Почему, скажем, не вытяжка из темнокореня? Или не горные слезы? Реакция была бы столь же бурной, а дым… никого бы в живых не осталось.

— Ну… — я почти видела, как морщит лоб Архип Полуэктович. — Чернокорень черный. Ты б заметила, если б кто перемазал твой черпачок дегтем. А слезы гор поди попробуй достань…