— Понимаешь ли ты, подьячий, что должно тебе делать? — вскричал он.

— Не знаю, понимаешь ли ты, пьяный буян, что ты делаешь, — отвечал горячо Антиох.

— Пистолет или шпагу? Выбирай немедленно, — кричал офицер.

Мы хотели утишить ссору, но все было тщетно. Соперники не слушали, не хотели ни на минуту откладывать, и, с отчаянием в душе, я должен был сопровождать моего друга за город. Дорогою Антиох не говорил со мною ни слова, и тогда только, как стали заряжать пистолеты, он обнял меня и сказал: «Теперь я понимаю еще более загадку жизни: Адельгейда умрет, и смерть соединит меня с нею. Прости, радуйся счастью друга твоего!»

Весело стал он на барьер, еще раз пожал мне руку… Состояние мое было неизъяснимо… раздался выстрел — пистолет выпал из руки Антиоха. Я бросился к нему. «Странно! Ничего, — сказал он мне, — я ранен только!»

Соперник его лежал на земле: пуля изломала ему ребро; у Антиоха пуля только скользнула по плечу.

Уже вечером возвратились мы в Петербург. Антиох казался глубоко задумчивым и опять ничего не говорил со мною. Я не имел сил сказать ни одного слова. Антиох велел ехать прямо к Шреккенфельду. Я хотел возражать. «Жизнь и смерть моя соединились в этой минуте! — воскликнул Антиох, — или не препятствуй мне, или оставь меня, Леонид! Оставь навсегда!

— Ни за что в мире! — вскричал я.

Шреккенфельда не было дома. Не было никого и гостей— комнаты были пусты, темны. «Я хочу видеть девицу Шреккенфельд», — сказал Антиох слуге, оттолкнул его и пошел прямо к ней. Она сидела в круглой комнате, на диване, бледная, едва живая. Старуха тетка была подле нее. Едва отворилась дверь, едва вошел Антиох— «Мой Антиох!» — вскричала Адельгейда и бросилась в его объятия.

Да, величайшая радость походит на сумасшествие. Два несчастных существа эти сжали друг друга в объятиях, и продолжительный поцелуй, в котором отозвались все их чувства, вся жизнь, запечатлел роковой союз их…

Антиох сел на диван, Адельгейда подле него, голова ее склонилась на плечо Антиоха, глаза ее были устремлены на его глаза, рука ее обвилась вокруг его шеи… Он начал говорить — Адельгейда также говорила ему, задыхаясь, спеша, как будто стараясь поскорее высказать все и боясь, что после того потеряет навсегда дар слова…

Я сидел в стороне, смотрел на них, и— я не охотник плакать, но слезы невольно капали из глаз моих…

Не думайте, чтобы они объясняли друг другу свои чувства — нет! Это были беспорядочные, отрывистые слова, память прошедшего, блаженство настоящего, мечта будущего, пламень сердца, жар души, тихий поцелуй, тяжкий вздох — мысль об образах поэтических, слово в фантастических идеях, гармонические звуки неба, жизнь земная в высоких идеалах! Что говаривал мне прежде Антиох в своих безумных мечтах, казалось льдом перед тем, что он говорил теперь Адельгейде… Адельгейда была очаровательна в неестественном состоянии души своей; Антиох одушевлялся чем-то неземным.

Растворилась дверь и вошел Шреккенфельд. С пронзительным воплем бросилась Адельгейда от Антиоха, и лицо ее, горевшее огнем любви и восторга, побледнело, как будто она увидела перед собою демона адского… глаза ее сделались дики…

Шреккенфельд казался смущенным, расстроенным. Антиох глядел на него неподвижными глазами, не вставая от своего места.

— Милостивый государь, — сказал Шреккенфельд, — кажется, дальнейшие объяснения не нужны. Честь моей дочери погибла и несчастная история обесславит ее, погубит меня, если вы не сделаете того, к чему долг обязывает каждого благородного человека.

— Что говоришь ты, воплощенный демон? — воскликнул Антиох, быстро вскакивая с дивана. — Что сказал ты?

— Адельгейду никто не мог поцеловать, кроме ее жениха. Вы вошли в дом мой под видом друга; я позволил вам вступить в домашний круг мой — вы поступили бесчестно, вы употребили во зло мою доверенность, вы — обольстили дочь мою!

Антиох затрепетал.

— Мерзавец! — вскричал он. — Злой дух, демон тьмы! Выбирай лучше слова свои! Или ты думаешь, что я не могу уже этою рукою навести пистолет на твою голову и разбить гадкую форму, под которую обладаешь ты половиною души моей!

— Вы должны жениться на моей дочери, милостивый государь, или — вы бесчестный обольститель!

— Жениться, — сказал тихо Антиох, водя пальцем по лбу своему, — жениться! Когда она сам я? Какая досада: я совсем не понимаю теперь этого слова — какое бишь его значение? Heirathen, se marier[21]… Но ведь нельзя жениться на родной сестре, не только на собственной душе своей?.. А, злой дух! Ты смеешься надо мною!

Шреккенфельд изумился словам Антиоха.

— Говорите яснее, милостивый государь, — сказал он. — Я отдаю вам руку моей Адельгейды, или вы будете иметь дело с раздраженным отцом: я природный дворянин немецкий.

— Адельгейда будет моя! Ты отдаешь ее мне? — поспешно спросил Антиох.

Шреккенфельд горестно улыбнулся.

— Разумеется, если она будет вашею женою, то она будет вашею, и я отдам ее вам — и что мне теперь в ней — спасение ее зависит от вас — я погубил ее и себя.

— Ты выдумываешь какие-то условия — я их не понимаю. Но это последний обман твой. Если с твоего согласия она будет моею, тогда власть твоя уничтожится: руку Адельгейды! скорее ко мне, Адельгейда, моя Адельгейда…

Шреккенфельд хотел взять Адельгейду за руку и подвести к Антиоху. Но с смертельным ужасом отступила Адельгейда.

— Позорный обман! — вскричала она. — Никогда! — Она упала на колени перед Антиохом.

— Прости меня, мой Антиох, прости, бога ради прости! Я недостойна тебя, великодушный, благородный человек, существо неземное! Этот старик увлекал тебя, я принуждена была участвовать в его обмане. Он хотел купить твое богатство мною, хотел завлечь тебя, велел притвориться в тебя влюбленною… Душа моя противилась этому — сколько плакала я, сколько раз хотела открыть тебе весь умысел… Но ты сам сделался моим ангелом-хранителем, ты растолковал мне тайну бытия моего, ты сказал мне, что я тебе родная, что я половина души — я твоя, твоя, Антиох! Никто, ничто не разлучит нас. Если это называется любовью, я люблю тебя, Антиох, люблю, как никогда не любили, никогда не будут любить на земле! Прости, что я не понимала этого прежде и повиновалась этому человеку… Адельгейда дико засмеялась: «Он уверил меня, что он отец мой!»

Изумление заставило всех нас безмолвствовать. Но последние слова Адельгейды взбесили Шреккенфельда.

— Дочь недостойная! — вскричал он.

С воплем бросилась Адельгейда в объятия Антиоха.

— Спаси, спаси меня, мой Антиох! Я думала, что этот демон отец мой, и повиновалась ему! Зачем не сказал ты мне прежде тайны моего бытия?

— Моя Адельгейда!

— Твоя, твоя, не правда ли? Навек твоя! А не дочь его, этого демона? Разве ты не знаешь, что если ты назовешь меня твоею, то я уже никогда не разлучусь с тобой; мы переселимся туда, где нет людей, где нет ни Адельгейд, ни Антиохов, ни Шреккенфельдов — где я и ты одно, где дышат любовью, где жизнь есть одна радость, где нет ни земли, ни неба. Мой Антиох! Dahin, dahin (туда, туда)!

Она лишилась чувств, крепко обхвативши руками Антиоха. Спешили помочь ей, но тщетно: сильный обморок продолжался. В отчаянии бегал тогда по комнате Шреккенфельд. Антиох сидел подле дивана, на котором положили бесчувственную Адельгейду; он не говорил ни слова, держал ее руку, ждал, казалось, когда откроет она глаза, но ждал тихо, спокойно, не оказывая ни малейшего знака ужаса; только холодный пот выступал на лице его.

Явился лекарь, за которым послал Шреккенфельд, и объявил, что у Адельгейды сильная горячка. Она открыла глаза, с ужасом поднялась и вскричала: «Где Антиох? Неужели он ушел!»

— Он здесь, Адельгейда! — отвечал ей Антиох.

Радость блеснула в глазах Адельгейды.

— Не уходи, не уходи от меня, мой Антиох, жизнь, душа моя — больше, нежели жизнь — жизнь проходит, любовь остается…

Глаза ее устремились тогда на Шреккенфельда.