Фашисты с утра обстреливали часовню и два дома. Капитан Морено сказал; «Лучше отступить — невыгодное положение. О том, чтобы взять город, нечего о думать. У них две батареи». Маноло ответил: «Не за тем приехали, чтобы назад переть…»
Он сидит мрачный. Как просто было в Барселоне! Фашисты стреляли из пулеметов. Что же, Маноло разогнал машину — под пули. Майора задушил. Вот этот бинокль у него взял… А здесь ничего непонятно. Где у них батареи? Морено говорит: «Две». Но можно ли верить Морено? Офицер. Они все хороши! Такого по совести лучше прихлопнуть…
К Маноло подошел высокий худой человек; плохо говорит по-испански.
— Француз?
— Нет. Немец. Я насчет артиллерии — надо открыл огонь по дороге на Айербе.
— А где она?
— Отсюда не видно. Вон за тем холмом…
Маноло вышел из себя:
— Что ты мне голову морочишь? Не видно, а стрелять… Ты откуда взялся? Марксист?
Вальтер смеется:
— Конечно. Только это к делу не относится. Я в артиллерии служил. Можно рассчитать…
Вальтер об’яснял. Маноло внимательно слушал.
— Ладно — командуй! Только смотри у меня — без идей. Наплевать мне на вашу дисциплину!..
Вальтер ушел. Маноло нагнал его:
— Стой! А отступать не надо?
— Зачем отступать? Мы завтра попробуем их выбить из розового дома.
Маноло пошел к капитану Морено:
— Поручения есть? Жене или еще кому-нибудь? Не понимаешь? Очень просто, я тебя сейчас пристрелю. Говорил ты «отступать» или не говорил? А мы их завтра из розового дома вышибем. Ну, становись!
Капитану Морено за пятьдесят. Он неудачник: в молодости не угодил генералу; потом при африканской кампании его рота сдалась в плен; так он и остался в капитанах.
Морено покорно стал возле двери и ладонью вытер седые жесткие усы. Маноло поглядел на него и вдруг опустил револьвер:
— Слушай, Морено… Чорт тебе в душу влезет! Но если ты завтра их не расколотишь, пристрелю, вот тебе мое слово — пристрелю.
Он дружески похлопал Морено по спине.
Артиллерия работала до ночи. Потом все притихло; только блеял козленок. Маноло проверил посты. Он заглянул в сарай. Вальтер спал на соломе. Маноло осторожно прикрыл дверь, чтобы не разбудить Вальтера, посмотрел на спокойное лицо с шрамом и рассердился:
— Слушай, немец, почему это тебя зовут «комендантом»? Мы чинов не признаем. Ты что думаешь — показал, как стрелять, значит, и командовать будешь? Мы этот поганый домишко и без тебя возьмем, Уэску возьмем, на Португалию двинемся.
Вальтер оборвал его:
— Спать надо. С шести откроем огонь.
Но Маноло не мог спать. Он бродил по неостывшим камням. Ночь была душной. Желтая луна висела над недоступным городом. Маноло в тоске подумал: не возьмем, ни за что не возьмем! Надо бы сразу, а теперь у них батареи. У них таких Вальтеров тысячи. Как рассвет — пойдем… Хоть бы скорее ночь кончилась!
Среди камней сидел Луис с девушкой из отряда. Они целовались. Маноло в ярости ударил ногой по ящику. Луис обернулся и сейчас же снова обнял девушку. Маноло сел возле фонаря и стал писать: он изорвал всю тетрадку — письмо не выходило. Он хотел рассказать Кончите о войне, об Уэске, которая рядом, о сухом костлявом немце. Вместо этого он написал:
«Дорогая моя Кончита!
Ты знаешь, что мы, анархисты, за полную свободу, так что теперь каждый волен делать все, что ему вздумается. Но я тебя очень прошу — не сходись ни с кем! Я как подумаю, что ты с другим, у меня все в голове вертится. А мы их скоро расколотим.
Твой Маноло».
Утром — еще не было пяти — Вальтер пошел к речке мыться. Он сказал Маноло:
— Считай тридцать минут на артиллерийскую подготовку. Потом пойдешь.
Маноло его не слушал: он думал об одном — хоть бы скорей! Облачко закрыло розовый дом.
— Вперед!
Все бросились вслед за Маноло. Затрещали пулеметы. Маноло оглянулся — никого. Пришлось повернуть назад.
Вальтер ругался:
— Тебе сказали тридцать минут, а ты через три минуты выскочил.
Матео говорит:
— Маноло — молодец, один пошел…
Маноло встал, расстегнул рубаху — жарко.
— Не молодец, а дурак. Погорячился. Что знаю, то знаю. Прошлой осенью когда решили убрать Лагирре, туман был, а я не промахнулся. И прежде пулемета в глаза не видал, теперь, пожалуйста, подходите. Ну, а здесь дело стратегическое. Вот и осрамился… Только вы не подумайте, что Маноло расчета просит. Я дурак, но и вы не умнее. Почему вы назад повернули? Экая важность — пулеметы!.. Потом, раз я командую, вы обязаны итти за мной, иначе у нас ни чорта не получится. Принято?
Все закричала:
— Принято.
— Еще одно дело. Товарищи женского пола, я вас прошу войти в положение. Теперь в Барселоне снаряды делают, это штука для вас. А здесь людей хватит. Я никого ее хочу обидеть, но она и стрелять не умеет, и человека расстраивает. Так что товарищей женщин отправим по домам. Ну, как, Луис, принято?
Луис взглянул на Маноло, помолчал и ответил:
— Чорт с тобой, принято.
Вальтер пришел по делу, а Маноло ни с того, ни с сего начал рассказывать:
— Я в Линаресе девушку встретил, два года из-за нее страдал. Каждый день брился. А она возьми да выйди замуж за того самого парикмахера. Я чуть с ума не сошел. Решил…
Он смеется.
— Решил переменить парикмахерскую. Ты не обижайся — у нас в Андалузии всегда так — пойми, что шутка, а что всерьез.
— А что фашисты вчера мельницу заняли — это шутка или всерьез? Очень просто — твои ребята на ночь в деревню уходят…
У Вальтера глаза серые, но сейчас они зеленые от злобы. Маноло швырнул на пол шапку:
— Врешь, никто не уходит! Я сам пойду караулить… Да как они смеют уходить? Всех перестреляю! Война это или не война?
Штаб колонны помещался в бывшем монастыре. На стене висел образ пылающего сердца Иисуса, а под ним план города, исчерченный красным карандашом. Землемер Флоренсио сидел на низком церковном стульчике, вытянув непомерно длинные ноги. Кругом валялись кадильницы и патроны.
— Зачем молоко? Я сказал — молоко только для детей. Убери!
Он жевал сухой хлеб и ожесточенно водил карандашом по карте. Кто бы мог подумать, что мечтатель из пыльного захолустного Сиуда Реаля станет командиром? Он писал памфлеты на губернатора, безнадежно влюблялся в жен мукомолов и виноторговцев, говорил акцизным чиновникам, засыпавшим от духоты и скуки, о великих принципах федерализма, а потом сел на коня и с отрядом крестьян помчался по степям Ла Манчи.
В штаб пришел Люсиро — наборщик и командир батальона «Пасионария».
Люсиро сказал:
— Надо заложить мину, другого выхода нет. Зря снаряды расходуем, — они сидят внизу и смеются.
Флоренсио встал. Это высокий человек, с длинным изможденным лицом, с острой бородой и мутными блуждающими глазами. Он посмотрел на низенького Люсиро сверху, как на ребенка:
— Слушай, Люсиро, там женщины… Наши женщины, их женщины. На нас теперь смотрит весь мир. Ты знаешь, как об этом будут писать через сто лет? «Мирный народ — пастухи, гончары, виноделы, они сражались против могущественной армии»… Нет, мы ее замараем высоких страниц кровью невинных!
Он говорил глухо, торжественно, сам прислушиваясь к своему голосу, и Люсиро на минуту поддался его словам. Потом Люсиро опомнился:
— Это все разговоры. А они пока что продвигаются. Надо, наконец, на что-нибудь решиться.
Но Флоренсио не слушал. Он вытер рукавом высокий лоб, снова сел на стульчик и, отвернувшись от Люсиро, начал бормотать:
— Я в Вальдепеньясе убил Мартина… Мы с ним жили, как брат с братом. Он пошел с фашистами, и я его застрелил… Но здесь женщины… Женщины!.. Это они хитро придумали… Очень хитро…
Люсиро, отчаявшись, крикнул:
— Заложить мину — раз, авиацию — два.
Флоренсио не ответил. Люсиро постоял еще и вышел. В коридоре его ждал Бернар.
— Ну, как?