— Если бы я это сделал, вы никогда бы не выздоровели, — спокойно сказал Нияз.

— Седлай лошадей. Мы сейчас же едем.

— В Дели?

— В Лунджор.

Нияз покачал головой.

— Если мы выедем сегодня, вы сможете проскакать две коссы, может быть, три, но не больше. Подождите здесь еще пару дней, а я поеду в Дели за Латифом и нашим багажом. Я послал записку Фрейзеру сахибу в Дели, а также Бартону сахибу, что с вами произошел несчастный случай и ваш приезд откладывается. Нет никакой необходимости скакать в Дели и обратно. Я поеду, а завтра, если вернусь вовремя, мы отправимся в Лунджор.

— Мы выезжаем сегодня же, через час, — сказал Алекс.

Нияз задумчиво посмотрел на него и нерешительно произнес:

— Я отправил человека к броду за новостями. Река спала три дня назад, лорд-сахиб и нукер-лог[57] вернулись с экипажем и лошадьми. Они поехали в Дели.

Алекс долго думал. Потом спросил:

— Была ли с ним леди-сахиб?

— Нет. Но тот человек разговаривал с одним из сайсов[58], и тот сказал, что она по дороге встретилась с друзьями и поехала вместе с ними в Лунджор.

Алекс медленно лег на свою плетеную кровать и уставился в закопченный потолок. Он молчал так долго, что Нияз в конце концов откашлялся и весело сказал:

— Так мы едем сегодня?

— Нет, — Алекс прикрыл глаза и заговорил, не глядя на него: — Я подожду здесь. Доставь багаж из Дели, — он повернулся на правый бок, лицом к стене и больше не разговаривал.

Нияза не было два дня, и это дало Алексу много времени для раздумий. Его плечо все еще болело, как и голова, но сонливость исчезла. Он больше не стал пить старухины отвары, и ум его прояснился. Был момент, когда ему захотелось вернуться в Дели и потребовать от лорда Карлиона объяснений, но пятиминутное размышление убедило его в бесполезности этой затеи. У него не было ни малейшего права призвать Карлиона к ответу, а на полковника Эбатнота нельзя было рассчитывать. Что же до Винтер, то, если она действительно по дороге встретилась с друзьями, она прибыла в Лунджор уже несколько дней назад, и что-либо менять было уже поздно. К этому времени она уже наверняка узнала, что за человек этот Конвей Бартон, и, возможно, постарается остаться у друзей, пока не сможет вернуться в Англию.

Другое дело, хотел ли он, чтобы сна возвращалась? Но у него не было никакого желания задумываться над этим. Он не мог позволить себе такой роскоши — в условиях Индии, находясь на службе в армии, заводить семью: пострадает то или другое. Те жены, которые жили в условиях жаркого климата на равнинах, оставались рядом со своими мужьями, старились раньше времени, а их отъезд в горы означал месяцы разлуки. И дети были менее желанными из-за постоянных волнений. Ходсон потерял в прошлом году своего единственного и любимого ребенка, вся Индия была усеяна детскими могилами.

Когда-нибудь, когда улучшатся условия жизни, а железные дороги и шоссе свяжут провинции со штатами, все может измениться. Но в нынешней ситуации, считал Алекс, брака следует избегать.

Винтер… Если бы он снова ее увидел, то попытался бы остановить ее, не дать вернуться в Англию… или отпустил бы? Всего неделю назад он был бы рад ее отъезду. Но это было до того, как он поцеловал ее. Он целовал и других женщин, легко или страстно, и тут же забывал их. Но до сих пор он ощущал ее теплую, стройную фигурку в своих объятиях, и то, как она, казалось, сливалась с ним и даже стала частью его, каждый ее нерв, биение пульса, вздох и стук сердца принадлежали ему.

Рассудок мог обманывать ее, рисуя красивые картины, державшие ее в плену последние шесть лет, и мысли ее были о будущей любви к Конвею; но собственное тело предало ее.

Закрыв глаза, Алекс мысленно представил себе юное лицо, темные глаза, в которых застыло смятение: только что они сияли надеждой и счастьем, а в следующее мгновение стали такими испуганными и разгневанными. Она научилась управлять своим лицом. Годами носить маску достоинства, спокойствия и самообладания. Научилась гордо держать голову, не сгибать спину и прятать одиночество, надежду и боль. Возможно, со временем она научится управлять и своими глазами, если только счастье и чувство безопасности не уберегут ее от этой печальной необходимости. Но он, Алекс, не был тем человеком, который мог гарантировать ей это.

Лучше ей отправиться домой, и поскорее. Он больше не увидит ее, да и, насколько он мог догадываться, она наверняка уже уехала из Лунджора. Ему следовало бы категорически отказаться от мысли везти ее в эту страну. И все же, если бы он заспорил с комиссаром… Снова он оказался в проклятом тупике.

Вступить в прямой конфликт с комиссаром означал бы его перевод на какой-нибудь незначительный пост, где он не смог бы принести ни вреда, ни особой пользы, а для Алекса, ученика и последователя Генри Лоуренса, необходимость выполнять нужную работу имела жизненный смысл.

Официальные власти в лице лорда Долхаузи не согласились с умеренностью и гуманностью сэра Генри и удалили его из Пенджаба, передав управление в более твердые руки его брата Джона, предпочитавшего силу убеждениям. И Алекс знал, что комиссар Лунджора, предоставленный сам себе или заручившийся помощью человека с меньшим пониманием проблем района, сможет объединить местных талукдаров[59] и мелких землевладельцев безо всякой надежды на их сотрудничество, а лишь под давлением силы.

Мысли о Винтер были вытеснены более насущными, о проблемах, связанных с управлением маленькой частью Индии, чье благосостояние входило в сферу его обязанностей.

«Почему, черт возьми, — думал раздраженно Алекс, — Губернаторский совет не направил Лоуренса в Оуд? Только он смог бы там все уладить по справедливости и без обид. Если бы он командовал там хотя бы год, ему удалось бы сохранить там спокойствие, даже если бы вся остальная Индия бушевала вокруг. Сейчас в Оуде чума, а Лунджор граничит непосредственно с ним…»

По вечерам загорались костры для приготовления ужина; вождь и некоторые деревенские старейшины, узнав, что он уже вполне оправился, собирались около его двери, курили свои хукахи[60] и беседовали.

Подобные разговоры о проблемах деревенской жизни Алекс слышал уже много раз. Сбор урожая, пересохший колодец, ущерб, нанесенный оленями и дикими свиньями, потери урожая в результате сильных муссонов, спор о свадебном выкупе — половина которого еще не была уплачена — и острые вопросы, касающиеся гражданских прав. Это была Индия, которую он знал и любил и которую понимал, насколько это доступно европейцу, работающему в Индии.

Для Алекса Индия ассоциировалась с землей. Крестьяне и скотоводы, сотни тысяч маленьких бедных деревенских общин, чья жизнь нисколько не изменилась за века, прошедшие после Александра Македонского, пытавшегося завоевать неизвестную землю, оказавшуюся очень древней в сравнении с юной Грецией. Города ему не понравились — для него они означали сосредоточение всех пороков Востока, и он никогда не мог проехать через них, не испытав при этом ужаса, жалости или отчаяния.

Алекс никак не мог, в отличие от многих своих сограждан, примириться с видом грязи, болезней и черствого равнодушия окружающих к страдающему человеку или животному. Голые, голодные, рахитичные ребятишки бедняков, с кривыми ножками, раздутыми животами и больными глазами, облепленными мухами; больные калеки, вымаливающие себе кусок хлеба; безносые, безглазые прокаженные, бродящие в огромном количестве по узким улочкам, — все они казались ему оскорблением в глазах Бога и в какой-то степени лежащими на его совести. Едва ли менее чудовищным в его глазах был вид бессловесных животных, голодающих, больных или изувеченных, обрекаемых на медленную смерть и агонию, потому что никто не брал на себя грех лишать их жизни.