Некоторое время они стояли на ветру, обмениваясь короткими фразами, а затем Борн соскочил с подножки и закричал, обращаясь к стоящим на перроне людям:
- Всем внимание! Поезд обратно не пойдет! Из-за погодных условий рейс откладывается на… На некоторое время. Все билеты, купленные ранее, действительны! Действительны билеты, говорю! Да, дамочка, уедете без проблем. Не видите, что ли, какая погода? Шлепнитесь с рельсов и – тю-тю!
На перроне раздалось недовольное бурчание, но никто, особо, не возражал. Только толстячок в пальто плюнул с досады и пробормотал:
- Ну, вот, задержался на пару дней…
Народ постоял, вяло поругался и рванул за станцию – ловить извозчиков. На перрон стали сходить пассажиры литерного «А». Их было немного, всего-то около двух десятков. При этом в дорогом купейном вагоне ехало всего двое: брандмейстер Смок и Алексис Морошка, младший контролер тудымских питейных заведений. Все же прочие, галдя и обсуждая погоду, вывалились из плацкартного, и пестрым клубком покатились на станцию – чаевничать.
Тем временем оба машиниста уже отцепили поезд от вагонов и готовились загнать его на крытую стоянку. Снегопад, превратившийся из белого облака в секущую ледяную стену, окончательно озверел: ветер ревел, как медведь-шатун, а мутное небо, казалось, падает на станцию влажной темно-серой рогожей.
Смотритель вздохнул и побежал под крышу – греться.
…Стемнело рано. К половине шестого ветер слегка поутих, но снег и не думал прекращаться. Метель стонала над бескрайними полями, волоча через мрак свой колкий белый полог, и со стороны свет из окон станции мог бы показаться случайному путнику миражом в снежной пустыне.
Но путников вокруг не было – ни случайных, ни еще каких прочих: надо быть ненормальным, чтобы выйти на улицу в такую погоду. Даже окрестные волки забились глубоко в лесную чащу и там тоскливо ругали судьбу, не в силах перевыть ночной ветер.
Валдис Борн еще раз внимательно пересчитал мешки с углем и бочки с водой «на крайний случай». По всему выходило, что топить станционную печку можно чуть ли не до весны. За свет тоже не стоило опасаться: в погребе еще остались больше ста галлонов отличнейшего лампового масла высокой очистки и еще пара галлонов масла с алхимическим катализатором. Лампа, заправленная такой смесью, светила как электрическая дуга, правда, недолго.
Убедившись, таким образом, в неприступности станции для погодных и прочих катаклизмов, Борн плеснул себе на два пальца самогона, выпил, закусил хрустящей луковицей и вытер усы салфеткой. Грыдля, укрывшись старым кожушком, спал на лавке; в углу Прохор пытался наладить печную заслонку, никак не жалевшую становится на пол-оборота.
…Высокий скрипящий звук донесся до чуткого слуха смотрителя, когда стрелки часов показали без пяти минут шесть. Звук доносился с улицы и был до боли знакомым: скрипели вагонные двери.
«Вот ведь раздолбаи!», возмутился Борн. К этому моменту он уже основательно принял на грудь и был не прочь поругаться, но ругать – увы! – было некого: кондуктор, забывший запереть вагон, сейчас наверняка дрыхнет в служебной гостинице, утомленный неравной схваткой с тамошними клопами. Смотритель вздохнул, выругался и, накинув тулуп, вышел в сени, где взял большой железнодорожный фонарь и немаленькую кочергу – на всякий случай. Волков он, все-таки, немного побаивался.
…Проваливаясь в снег чуть ли не по колено, Борн добрался до плацкартного, и поднял фонарь, осматривая вагон. Все было в порядке: окна опущены, двери заперты и подперты деревянными уголками, железные лесенки подняты. Все хорошо, но…
Слева от Борна скрипнула вагонная дверь.
Смотритель повернул голову и обомлел: в двух саженях от него стоял человек.
Лет сорок на вид. Ничем ни примечательное лицо, маленькая остроконечная бородка. Длинное и, несомненно, очень дорогое пальто очень аккуратного покроя, черная шляпа с алой лентой, белая сорочка, багровый галстук, белые перчатки. Пальто и брюки тоже были белыми, что делало мужчину похожим на эскимо на палочке. Ветер донес до смотрителя запах французского одеколона и сигары: незнакомец курил, и угольки с «гаваны» тут же улетали в темноту. Рядом в снегу стоял большой белый чемодан с позолоченными замочками.
Было ясно, что этот человек только что вышел из купейного вагона. Удивляло другое: какого ляда он не сделал этого раньше и почему проходимец-кондуктор, задери его хромой козел, не выставил этого франта из вагона? И почему вагон не заперт? «Морду за такое бить надо», хмурясь подумал смотритель, чувствуя как внутри поднимается волна праведного негодования.
«А ну-ка обложу я этого субчика с ног до головы этажами», размышлял Борн. «А потом стяну с него штраф и выпру со станции. Хотя, нет – куда ж я его отправлю? А, хрен с ним, пусть дрыхнет в дежурке. Но штраф-то я с него по любому стяну. Ей-же-ей, прямо сейчас и стяну…»
Тут произошло что-то непонятное.
Смотритель открыл рот, припоминая все известные ему бранные загибы, набрал в грудь побольше воздуха и сказал:
- Здравствуйте, уважаемый! Добро пожаловать на станцию «Тудымский тупичок»! Как добрались?
Незнакомец вежливо кивнул и ответил:
- Спасибо, уважаемый. Добрался хорошо. Только вот спать жестковато.
«Приятный голос», подумал совершенно ошарашенный Борн. «Однако же – что я несу?!» Он опять открыл рот, чтобы выдать возмущенную тираду, но на этот раз получилось вот что:
- Да что же это мы с вами стоим на холоде, дорогой мой! Проходите в тепло, выпейте чая…
«Что со мной?», пронеслось у испуганного смотрителя в голове. «Что происходит?! Что я ему заливаю?!»
Ему было, действительно, страшно. Потому что в голове у Борна происходило такое, что он не мог приписать только действию недавно выпитого «мутняка». Странный липкий холодок где-то за глазами, какая-то дрожащая паутинка внутри черепа, издававшая высокий неприятный звук, от которого голова начинала болеть.
Тем временем разговор продолжался, казалось, без участия смотрителя, так как сказать Борн хотел совсем другое. Но получалось, почему-то, не то:
- …я вам коньячка налью. Есть у меня хороший коньячок, еще с войны залежался – трофейный! Отбивные поджарю…
- Спасибо за гостеприимство, – улыбнулся незнакомец, – но я тороплюсь. На станции есть извозчики?
«Ага, подумал Борн, держи карман шире. Так тебя кто и повезет в такую метель. Ищи дурака!»
Но слова опять не преодолели странную преграду, возникшую между мозгом и языком. Язык плел свое:
- А как же! Как раз за станцией, где конюшни. Обойдете зеленый сарай и там будет домик – вот там-то городские лихачи и собираются.
- Мне нужен экипаж, который сможет в такую погоду добраться до города.
- Э-э-э… Я, признаться, в экипажах не силен… – промямлил смотритель, тихо сходя с ума от всего происходящего. – Я больше…
- Ладно, – незнакомец жестом остановил его бормотание. – Мне проще самому.
Потом с Валдисом Борном произошло что-то жуткое. Нечто невероятно мерзкое, противоестественное и отвратительное в самой своей основе. От этого кошмара в памяти смотрителя осталось только ощущение густой холодной мглы, внезапно упавшей ему на голову и вихрь бессвязных картинок: пролетавшие в облаках снега повозки, ландо, кареты и какая-то разбитая крестьянская телега, на которой везли гроб. Затем все закончилось, и он опять очутился на заваленном снегом перроне, сжимая в окоченевшей руке старый железнодорожный фонарь.
Тем временем незнакомец поднял чемодан, отряхнул с его беленой кожи снег и, повернувшись к смотрителю, сказал:
- Хорошо. Спасибо, господин Борн. Остальное Вас не касается. Теперь возвращайтесь к своим делам и забудьте, что меня видели.
…Станционные часы хрипло пробили четверть седьмого. Смотритель моргнул, провел рукой по лицу, словно стирая невидимую грязь, и громко чихнул. Затем, перехватив фонарь поудобнее, он отправился запирать двери купейного вагона, ругая проходимца-кондуктора, на чем свет стоит.
Адам Фулл души не чаял в своей повозке.