Двадцатого февраля Жанна созвала свое маленькое войско — двух рыцарей, двух своих братьев и меня — на военный совет. Собственно, это не был совет; так называть наш сбор было бы неправильно: Жанна не совещалась с нами, а просто отдавала приказания. Она так мастерски начертила маршрут нашего похода к королю, что даже человек, искушенный в географии, не смог бы сделать это лучше. Маршрут был составлен с таким расчетом, чтобы дать нам возможность избежать наиболее вероятных и опасных фланговых движений неприятеля. Это доказывало, что она знала политическую географию так же хорошо, как и физическую. А между тем она никогда не посещала школу и не имела, конечно, никакого образования. Я был удивлен и полагал, что «голоса» подсказывают ей, как поступать. Но после некоторого размышления пришел к выводу, что это не так. Она часто ссылалась на высказывания разных лиц, посещавших ее, и я убедился, что она путем расспросов обогатила себя огромным количеством ценных сведений. Оба рыцаря удивлялись ее здравому смыслу и сообразительности.

Жанна приказала нам приготовиться к переходам ночью и отдыху днем в укромных местах, так как почти весь наш маршрут пролегал через территорию, захваченную неприятелем.

Кроме того, желая быть незамеченной, она приказала держать в глубокой тайне день нашего выступления. Иначе нам устроили бы шумные проводы, узнав о которых, неприятель мог бы устроить засаду и внезапно захватить нас в плен.

— Теперь остается еще одно, — закончила она, — объявить вам день и час нашего выступления, чтобы вы могли собраться вовремя, не спеша, ничего не откладывая на последнюю минуту. Мы выступаем двадцать третьего февраля в одиннадцать часов вечера.

Затем она отпустила нас. Оба рыцаря были озадачены и встревожены. Один из них, сьер Бертран, сказал:

— Если даже комендант и снабдит нас письмом, выделив охрану, он все равно не успеет сделать это к намеченному сроку. Как может она назначать такой срок? Очень рискованно назначать день отправки при такой неопределенности.

— Раз она назначила двадцать третье число, — возразил я, — мы вполне можем довериться ей. Я думаю, «голоса» известили ее. Самое лучшее — беспрекословно повиноваться.

И мы подчинились. Родителям Жанны мы сообщили, чтобы они пришли до двадцать третьего февраля, но из осторожности им не было сказано, почему они должны явиться не позже этой даты.

Весь день двадцать третьего февраля Жанна вздрагивала и оглядывалась, когда посторонние входили в дом, но ее родители не являлись. И все же она не падала духом и продолжала надеяться. И лишь с наступлением ночи надежды ее иссякли, и она залилась слезами, хотя и ненадолго.

— Видно, так суждено, — вытирая слезы, сказала она, — таково веление свыше, Я должна все это претерпеть.

Де Мец попробовал утешить ее:

— Вот и комендант что-то не дает о себе знать. Вероятно, твои родители придут завтра и…

Жанна прервала его:

— Зачем? Мы выступаем сегодня в одиннадцать.

Так и случилось. В десять часов прибыл комендант со своей стражей и факельщиками и предоставил Жанне конную охрану; он дал также лошадей и вооружение для меня и для ее братьев и, кроме того, дал ей письмо к королю. Потом он снял свой меч и собственными руками опоясал ее, промолвив:

— Ты сказала правду, дитя. Сражение действительно было проиграно в тот день. Я сдержал свое слово. Теперь ступай, дитя мое, и будь что будет!

Жанна поблагодарила коменданта, и он удалился.

Сражение, проигранное под Орлеаном, было тем известным поражением, которое вошло в историю под названием «Селедочной битвы».

Огни в доме погасли, а немного спустя, когда на улицах стало темно и тихо, мы незаметно пробрались через западные ворота на дорогу и, пришпорив коней, поскакали во весь опор.

Нас было двадцать пять сильных, хорошо вооруженных всадников. Мы ехали в две шеренги: Жанна с братьями в середине, Жав де Мец впереди, а сьер Бертран сзади. Рыцари заняли такие места, чтобы предупредить дезертирство, по крайней мере, на первое время. Через три-четыре часа мы должны были очутиться на занятой врагом территории, и тогда уже вряд ли кто мог решиться бежать. Вскоре в шеренгах послышались стоны, оханья и проклятия. Оказалось, шестеро из наших воинов — крестьяне, раньше никогда не ездившие верхом, — с трудом держались в седлах и уже успели натереть себе ссадины, причинявшие им жуткую физическую боль. Они были завербованы комендантом в последнюю минуту и насильно включены в нашу группу для количественного пополнения. К каждому их них был прикреплен опытный ветеран с полномочиями обучать их, а при попытке к бегству — убивать на месте.

Эти несчастные сначала вели себя смирно, но чем дальше, тем больше их мучения усиливались и, наконец, стали невыносимыми. А тем временем мы очутились в неприятельской зоне и помочь им уже ничем не могли; крестьяне вынуждены были продолжать путь, хотя Жанна и предложила им вернуться назад, если они не боятся рисковать жизнью. Они предпочли остаться с нами. Мы замедлили шаг и стали продвигаться вперед осторожней; новобранцам было приказано вести себя спокойно и для общей безопасности воздерживаться от громких стонов и воплей.

На рассвете мы углубились в густой лес, и вскоре все, кроме часовых, бросились на сырую землю и крепко уснули, невзирая на легкий мороз.

Мой сон был так глубок, что когда я проснулся в полдень, в первое мгновение не мог опомниться и понять, где нахожусь и что происходит вокруг. Затем в голове у меня прояснилось, и я все вспомнил. Лежа я обдумывал странные события, происшедшие за последний месяц, и меня поразила мысль о том, что одно из пророчеств Жанны не сбылось: где же Ноэль и Паладин, которые должны были присоединиться к нам в последний момент? Как видите, я успел привыкнуть к тому, что всякое предсказание Жанны непременно сбывается. Обеспокоенный и смущенный, я открыл глаза, и — о наваждение! — передо мной стоял Паладин, прислонясь к дереву и устремив на меня пылающий взгляд. Не так уж часто случается: думаешь о человеке, говоришь о нем, знаешь, что он где-то далеко, а он здесь, перед тобой, и не во сне, а наяву. Получается, будто его присутствие и заставляет тебя вспомнить о нем, а не какая-то случайность, как обычно полагают люди. Но, как бы то ни было, передо мной стоял Паладин и пристально смотрел на меня, ожидая моего пробуждения. Я страшно обрадовался, вскочил, пожал ему руку и отвел его немного в сторону, причем не без удивления заметил, что он сильно прихрамывает. Я предложил ему сесть и затем спросил: