Едва ли там был хоть один человек, кого бы это не тронуло, — даже англичане, даже судьи заволновались; у многих вздрагивали губы и глаза затуманились слезами; да что говорить, таились слезы в глазах даже у английского кардинала: для политических дел у этого политикана было каменное сердце, но, очевидно, было у него и сердце человеческое.

Председатель гражданского суда, которому надлежало выполнить формальности и огласить приговор, был так смущен, что позабыл о своих обязанностях, и Жанна отправилась на казнь без объявления приговора; таким образом, незаконно начатое незаконно продолжалось и закончилось беззаконием. Судья ограничился тем, что сказал страже: «Возьмите ее!», а палачу: «Делай свое дело!»

Жанна попросила подать ей крест. Никто не мог выполнить ее просьбу — креста под руками не оказалось. Тогда один из английских солдат, в простоте своего доброго сердца, схватил у какого-то бедняка палку, переломил ее надвое, связал обе половинки крест-накрест и подал ей; она поцеловала этот крест и пыталась прикрепить у себя на груди. Тогда Изамбар де ла Пьер сходил в ближайшую церковь и принес ей освященный крест; она поцеловала и этот крест, прижала его к груди, а потом снова и снова целовала его, орошая горячими слезами и вознося благодарение богу и его святым…

И вот, вся в слезах, прижимая крест к губам, она взошла по крутым ступенькам на вершину эшафота в сопровождении монаха Изамбара. Ей помогли взобраться на высокую кучу дров, сложенных в клетку вокруг столба в одну треть его высоты; она встала на них, прислонясь спиной к столбу, и толпа, затаив дыхание, смотрела на нее. Палач поднялся к ней и, опоясав цепями ее хрупкое тело, крепко привязал ее к столбу. Потом он спустился вниз, чтобы довершить свое страшное дело; там, наверху, она осталась одна — чудесная, милая девушка, у которой когда-то было столько друзей, которую так уважали и так безгранично любили.

Я видел все это как сквозь туман: глаза мои были полны слез, сердце разрывалось на части, силы покидали меня. Я оставался на месте, но все, о чем я расскажу вам в дальнейшем, я знаю лишь со слов очевидцев. Я сидел неподвижно, трагические звуки пронзали мой слух и терзали душу, но говорю вам еще раз: последнее, что запечатлелось в моей памяти в тот горестный час, был образ Жанны д'Арк во всей прелести ее цветущей юности, еще не искаженный страшными муками. Этот образ, нетронутый временем, я сохраню в своем сердце до конца моих дней. А теперь я продолжу свой рассказ.

Если кто-либо думал, что в такой торжественный час, когда все преступники обычно признаются и раскаиваются в грехах, она тоже отречется от всего, раскается и скажет, что ее великие дела были злыми делами, что сатана и дьяволы наущали ее, — тот глубоко ошибался. Подобная мысль не приходила в ее светлую голову. Она не думала ни о себе, ни о своих страданиях — она думала о других и о бедах, которые могут случиться в будущем. Обведя скорбным взглядом окрестность, над которой высились башни и шпили этого прекрасного города, она сказала:

— О Руан, Руан! Неужели я должна умереть здесь и тебе суждено быть моей могилой? Ах, Руан, Руан, я так боюсь, что тебя постигнет возмездие за мою смерть!

Столб дыма прорвался сквозь поленницу вверх, закрыв ее лицо; на какое-то мгновение ее охватил ужас, и она закричала: «Воды! Дайте мне святой воды!» Но в следующее мгновение страх ее развеялся и больше не терзал ее.

Она услышала, как внизу под ней с треском бушевал огонь, и немедленно ее охватило беспокойство за ближнего, которому грозила опасность, — за монаха Изамбара. Она отдала ему свой крест и попросила держать крест перед ее лицом, чтобы ее взгляд мог черпать в нем надежду и утешение до тех пор, пока душа ее не отойдет в мир господний. Когда взвилось пламя, она велела монаху отойти от огня и лишь тогда успокоилась, сказав:

— Держи крест так, чтобы я могла его видеть до конца.

Но и тут Кошон, этот бессовестный человек, эта черная душа, погрязшая в преступлениях, не мог дать ей спокойно умереть; он подошел к костру и закричал:

— В последний раз говорю тебе, Жанна, покайся и моли бога о пощаде!

— Я гибну из-за тебя! — проговорила она, и это были последние слова, сказанные ею при жизни.

Густые клубы дыма, прорезаемые красными языками пламени, поднялись над костром и скрыли ее из виду; но и в этой огненной пучине еще раздавался ее голос, вдохновенно и громко произносивший молитвы; временами, когда порыв ветра относил дым и пламя в сторону, можно было еще рассмотреть обращенное к небу лицо и шевелящиеся губы. Наконец, огромный столб пламени с шипением взвился вверх, и больше никто не видел ни этого лица, ни этой фигуры, и ее голос навсегда умолк.

Да, она ушла от нас — наша незабвенная Жанна д'Арк. Вы ничтожны и слабы, слова, если не в силах рассказать, как богатейший мир сразу осиротел и обнищал!