С о р о к а. Мне некогда заниматься военной историей.

П у т н и к о в. Глупости, глупости! Вы не умеете организовать свой день. Вот ваш покорный слуга сегодня написал восемнадцать писем, отослал три бандероли, составил план двух статей, прочел две главы из Плутарха. Это помимо основной работы… Нужна система. Система — прежде всего!

С о р о к а. Вы, как всегда, правы. У меня нет системы. Вообще я очень несобранна. И много теряю из-за этого. Вот свежий пример… Эту штучку Кузьма подобрал на кургане. А мы ведем раскопки в лощине.

П у т н и к о в. Лошадка… она и случайно могла там оказаться.

С о р о к а. Кузьма знает одну легенду… Она натолкнула меня на мысль…

П у т н и к о в (иронически фыркнув). Слава богу.

С о р о к а. Вдруг этот курган — действительно место древнего захоронения?

П у т н и к о в. Я подумаю… а вашу находку, молодой человек, мы выставим в музее.

К у з ь м а. Ох, всыплет мне мамка за эту… выставку! Да ладно! Семь бед — один ответ. (Уходит.)

С о р о к а. Какой милый мальчишка!

П у т н и к о в. У вас все милые… все добрые! Между прочим, мать этого мальчишки называют волчицей. И — заслуженно. (В лоб ему шмякнулось яйцо.) Ну вот, пожалуйста. Нет, знаете… я предпочитаю иметь дело с мумиями… с иссохшими скелетами. Благодарю вас, молодой человек! (Уходит.)

С о р о к а. Ты метко бросаешь, Кузьма. Но как мне кажется, не в ту цель.

Входит  К у з ь м а.

К у з ь м а. А пусть мамку мою не трогает.

С о р о к а. Твоя мамка вряд ли нуждается в защите… в особенности от Валерия Николаевича. (Уходит.)

Появляется  П а в е л, затем  П а в л а.

П а в е л (выставив палец). Ветер! А я супротив всех и всяких ветров! (Рванул ворот рубахи.) Вот он я! Дуй! Брус выстоит.

П а в л а. Пустозвон! Гремишь как бочка пустая. Ум-то где вытряс?

П а в е л. Не ум — душу всю вытряс. От Сталинграда до самой Праги душа в братских могилах… И под танком душа, где дружок мой Илюха… Его бы в списки семьи… навечно… как в списки Родины! А семьи — нет… Нету семьи!

К у з ь м а. Как же нет, тятя? Вот я, вот мамка… А там — Алешка… Есть у тебя семья!

П а в е л. Умник мой! Голова светлая… Эх, Кузька!

К у з ь м а. Мы дощечку вот здесь приколотим, как на солдатских домах. Только вот написать что — подскажи!

П а в е л. Пиши: «Илья Евстигнеев, солдат, друг. Вечная память!»

К у з ь м а (пишет). Хорошо как, душевно!

П а в е л. Потому что — солдат, потому что — друг!

К у з ь м а. Жаль, пишется криво.

П а в е л. Это ничего, сын. Это не страшно: главное — память. А ко Дню Победы мы это имя на мраморе высечем!

К у з ь м а. Готово! Неси молоток, приколотим.

П а в е л уходит.

Павла выносит из дому четвертинку, прячет на чердак.

П а в л а. Тайничок-то пополнить надо. Сейчас друга поминать станет.

К у з ь м а. Ему же нельзя, мам! Ему же врачи запретили.

П а в л а. Пускай хлещет… коль полоса такая настала. Протрезвится — совесть начнет трепать. И я маленько добавлю.

К у з ь м а. Отрава же, мам! Опять в госпиталь ляжет!

П а в л а. Охота — пусть травится. (Уходит.)

Кузьма, вспрыгнув на чердак, разбивает бутылку.

П а в е л (возвращаясь). Надо на видном месте прибить.

К у з ь м а. Он какой из себя был… Евстигнеев то?

П а в е л. Веселый, крепкий, как груздь. (Прибивает дощечку.) Так ладно?

К у з ь м а. В самый раз.

П а в е л. Сколько их там полегло… веселых, крепких… Помянуть бы… душа иссохла.

К у з ь м а. Ты свой лимит давно выбрал.

П а в е л. Если чуть-чуть, а? В тайничке-то, поди, припрятано? Ну-ка, наведи, сын, ревизию!

К у з ь м а (лезет на чердак, оттуда). Пусто! Даже никакого намека.

П а в е л. Хоть помирай. Голова пухнет…

К у з ь м а (спускается вниз). Маешься… было бы из-за чего!

П а в е л. Ты у меня умник, сын. А тут промахнулся. Вот послушай. Илья сказывал. Призвал как-то князь русский проповедников разных. Они всяк свою веру хвалят. Как же, Русь — кусок лакомый! Один толкует: мы-де сала не едим. Другой тоже нашел чем хвастать: у нас, мол, плоть обрезают. Третий вовсе зарапортовался: дескать, хмельного на дух не принимаем. А четвертый по-нашенски рубит: «Мы не обрезаемся, а водку салом закусываем». Прогнал князь трех проповедников. С четвертым стал пить да приговаривать: «Питие есть Руси веселие».

К у з ь м а. Он, князь-то, поди, в меру пил.

П а в е л. Кто устанавливал ту меру? Наша мера: пей, пока ноги держат.

К у з ь м а. Ты как-то сказывал, омуток приглядел… свозил бы! Мне порыбачить охота.

П а в е л. Правда, что ли?

К у з ь м а. Раз говорю, значит, правда.

П а в е л. Тогда поплывем… это как раз у выпасов. Заодно и подпаска моего сменим. (Уходит.)

Выходит  П а в л а.

П а в л а. Копачи-то уж на кургане шарятся… Че их понесло?

К у з ь м а. Профессор карту отыскал древнюю. В той карте указано: клад на кургане. (Уходит.)

Павла, откупорив дупло, ищет золотую лошадку.

П а в л а. Нету… нету лошадки! Кузьма! Кузьма! Лошадка где?

К у з ь м а. Какая еще лошадка?

П а в л а. Которая здесь была спрятана.

К у з ь м а. А, медяшка-то эта!

П а в л а. Медяшка? Да она из чистого золота! Из червонного!

К у з ь м а. Ну? А я и не знал… Ковырнул случайно сучок… смотрю, медяшка. Тут археологи появились. Я им и отдал. Думал, ничья.

П а в л а. Ничья… моя это! Моя! Я на кургане ее подобрала. Лети к этой сове! Отними!

К у з ь м а. Отдал… как же я отниму?

П а в л а. Как отдал, так и отнимай. Этой лошадке цены нет!

К у з ь м а. Ты ж ее на кургане нашла… курган государственный. Стало быть, и лошадка государству принадлежит.

П а в л а. Ага, значит, про курган ты довел копачам? Ты! Ну, сказывай! Врешь тут про карты…

К у з ь м а. Я только сказочку рассказал… про чудака одного. Они сами сообразили.

П а в л а. Сами?! Сами?! Все ты, ты, змей подколодный! Они бы до второго пришествия рылись в ложбине! (Дает Кузьме пощечину.)

К у з ь м а. За безделицу эту?! За игрушку?!

П а в л а. Золотая игрушка-то… из чистого золота!

К у з ь м а. Что, что из золота? Разве оно человека дороже? Вон тятя… не так, не так рассуждает! Все рукоделья свои — даром… А они в сто раз лучше твоей лошадки! В тысячу! Тятя — талант, самородок! Так все говорят. Он в жизни меня не ударит… а ты…

П а в л а (собрав в груду все вырезанные Павлом фигурки). В огонь их… в печку! Все до единой в печку! А инструмент его — туда же!

К у з ь м а. А руки его… руки-то тоже в печку?

П а в л а. Для вас же стараюсь… для вас коплю! Расхитители!

К у з ь м а. Заодно и меня кинь в печку. Кинь, я сам на шесток залезу. (Лезет.)

Павла, отмахиваясь, пятится от него.

Возле дома Брусов — П а в л а,  П о п о в.

П о п о в. Скрывать не хочу — тянет, закручивает, как воронка в реке. Но тропки у нас разные, Павла Андреевна. И вряд ли сойдутся.

П а в л а. Тянет — не выплывешь. И не старайся. Я в той же воронке… И не робею…

П о п о в. Не надо, Павла Андреевна. Не привык я на чужих костях топтаться.

П а в л а. Ты про Павла? Оставь! Мы с ним давно чужие. А сейчас и вовсе уходить собрался. Сойдемся — жизнь-то под горку катится.

П о п о в. Заборчик во мне… небольшой такой заборчик, Павла Андреевна. А переступить его не могу. Ты уж не обижайся. (Уходит.)