Он шел вместе с миссис Уинтер и худенькой девочкой в круглой соломенной шляпе с двумя ленточками.

— Не падайте духом, дорогая миссис Уинтер, — мягко сказал настоятель. — Надо надеяться, что ваш муж поправится. Я уже сказал, чгобы доктор Флит обратил особое внимание на этого пациента. И вы не беспокойтесь о гонораре. Община возьмет все расходы на себя.

— Благодарю вас, отец настоятель, — прошептала растроганная миссис Уинтер.

— Мне бывает так тяжело… Ведь у меня двое детей…

— Знаю. Долг наш — заботиться о детях. Мужайтесь.

Оливия потом сказала мне:

— Сэм, поздоровайся с Эдит. Разве ты не узнал ее?

Мы возвращались домой вчетвером. Оливия утешала миссис Уинтер, а я шел с Эдит впереди. Я понял, что ее отец лежит больной, и мне было ужасно жаль девочку.

Я видел, что Эдит очень любит отца и тяжело переживает его нездоровье.

В тот день Оливия приготовила очень хороший обед и поручила мнг отнести Уинтерам что-то вкусное.

— Ты- сделаешь доброе дело, Сэм, если навестишь больного, — наставительно сказала Оливия, завязывая в салфетку блюда с кушаньями.

Я отправился к Уинтерам, и с этого дня началась моя дружба с ними, более тесная, нежели простое соседское знакомство. В тот день Эдит проводила меня до калитки и сказала:

— Вы такой добрый, Сэм! Я никогда, никогда этого не забуду.

Я ничего не ответил. Я был слишком растроган тем, что меня назвали добрым.

Мы часто играли на площадке в крокет. Мне доставляло удовольствие проигрывать Эдит, и я радовался, когда она хлопала в ладоши, торжествуя победу. Мне нравился приятный характер этой кудрявой девочки. В прошлом году, приехав в Эшуорф, я не сразу узнал Эдит. Она выросла, выпрямилась, как-то по-особенному стала причесывать свои густые волосы, в глазах ее появился новый, чуть притаенный блеск, и это меня очаровало. Однажды, гуляя с Эдит, я попросил позволения писать ей. Она разрешила. Я написал из Дижана. Она ответила так мило, что я выучил это письмо наизусть и долго хранил его.

Теперь Эдит стала настоящей красавицей. Ее улыбка покоряла меня, и я часто ловил себя на том, что теряюсь перед этой тонколицей грациозной девочкой, не зная, что сказать.

Вот что удерживало меня в Эшуорфе. К этому следует добавить, что совсем недавно я услышал слова дядюшки, когда он разговаривал на кухне с Оливией.

— Что касается меня, — ораторствовал дядюшка, — то я бы не стал мешать нашему парню расстаться на время с Эшуорфом. Надо рассуждать практически, как любит выражаться Том. Бридж. Если на руках нет козырей, надо ходить с маленькой. Пусть Сэм побродит по белу свету. Смотришь, нападет на золотоносную жилу и вернется не с пустыми руками. Вот тогда, Оливия, и попируем на свадебке…

— Скажете тоже, мистер Бранд, — возразила Оливия.

— А я серьезно, — ответил дядюшка, и слышно было, как он ожесточенно выколачивает свою бразильскую трубку о край кирпичного очага. — Чем кудрявая Эдит не невеста для нашего малыша? Через три года ей стукнет восемнадцать. К этому сроку малыш должен заработать деньги, и тогда им можно будет подумать о семейном гнездышке. Ох, Оливия, не успеем мы и оглянуться, как придется нам нянчить внучат!..

Дядюшка залился добродушным смехом.

Дальнейшего разговора я не слыхал, но слова дядюшки глубоко запали в мою душу. Они были мне приятны!

Сейчас я вспомнил эти слова и отвлекся от тяжелых мыслей.

Вошла Оливия.

— Тебе письмо, Сэм.

Я разорвал конверт. В полусвете вечерней зари, стоя у окна, я прочитал строчки, написанные жестким почерком моего друга Роберта, и уронил на пол тяжелый, с золотым обрезом листок. Роберт писал:

«Уважаемый мистер Пингль! После всего, что стало известным относительно лица, которое покровительствовало вам, я полагаю, вы сами поймете, что следует пересмотреть некоторые личные отношения. Мои друзья также полагают, что вряд ли вам будет удобно впредь встречаться с нами в стенах нашего колледжа. Понятным должно стать и то, что предполагаемая наша совместная поездка окончательно расстраивается. Примите уверения и пр. Р. Смолл».

Боже мой, как корректно!

Лицо мое горело, как от пощечины. Они не хотят иметь со мною ничего общего? Мое присутствие шокировало бы их? Тем лучше. Ах, как прав в своем возмущении дядюшка!

V

Эдит сидела рядом со мною в сквере у спуска Кингстрит к порту. Перед нашей скамьей в рамке зелени на клумбе дремали чахлые флоксы. Кусочек туманного океана виднелся внизу над выступами кирпичных домов с острыми черепичными крышами. Среди них возвышалось громоздкое здание эшуорфской конторы столичного банка «Мей энд Литтлюнион», служить в которой было мечтой многих эшуорфцев.

— Знаешь, Эдит, я уеду из Эшуорфа, — сказал я.

Я впервые сказал своей подруге «ты» и ждал, как она мне ответит.

— Это очень хорошо, Сэм, — ответила девочка и отвернулась. Губы ее задрожали, но голос оставался ровным. — Ты увидишь, как живут люди. Папа всегда говорил, что путешествия — самое интересное на свете. Если бы он был здоров, он бы уехал в Австралию… Ты выберешь, Сэм, самое лучшее для себя, — договорила Эдит.

— И для тебя, Эдит, — тихо добавил я.

Она посмотрела мне прямо в глаза.

— Знаю но пока лучше об этом не говорить. Ты такой хороший, Сэм! Мне сейчас очень-очень грустно, а без тебя будет еще грустней. Но делай, как лучше для тебя, Сэм, и, пожалуйста, не думай обо мне, не принимай меня в расчет. Дядюшка Реджи говорил, что надо воевать с жизнью. А ты сильный, Сэм. Ты сумеешь победить… Да, да, Сэм, поверь мне. Я знаю тебя лучше, чем ты сам! Эдит мягко улыбнулась. — Хочешь знать, о чем я думаю?

— Очень хочу, разумеется.

Она сказала серьезно:

— Я думаю, что дружба помогает людям в жизни. Это я прочитала вчера в одной книге, и это очень верно…

Потом мы спустились по Кинг-стрит к молу и долго смотрели на залив. Красивые парусные яхты мчались к мысу Джен и там ловко поворачивали, ловя ветер. Одна из них обогнала все остальные. Ее паруса блестели в лучах заходящего солнца.

— Как ловко управляется с парусами парень, — заметила Эдит, кивая на яхту, где чернела фигура толстого человека, сидевшего на корме.

— Это Боб, — отозвался я.

— Ну да, Боб Бердворф, — подтвердила Эдит. — Он скоро получит наследство, говорят.

Мне не понравилось, что Эдит так много внимания обращает на суденышко этого Боба, племянника господина Сэйтона. Но действительно его яхта была прелестна.

— Может быть, мы вернемся домой? — предложил я Эдит.

— Да, Сэм. Здесь свежо, — покорно согласилась со мною она, хотя на берегу совсем не было свежо.

Когда я пришел домой, огец ужинал. На его безмолвный вопрос я мог только опустить голову.

— Ничего утешительного.

— Ешь, если голоден, — сказал отец.

После ужина он позвал меня в кабинет, где каждая мелочь, начиная с каминных щипцов в виде широких когтистых лап и кончая громадной пепельницей из панциря гвинейской черепахи, была мне знакома с детства. Я видел блестящую седину на висках отца и добрый взгляд его усталых выцветающих глаз. Милый отец! Из старинного секретера он вынул два банковых билета и сказал тихим голосом, в котором звучала печаль:

— Дорогой малыш! Ты получил образование, как хотела твоя покойная мать…

— При этих словах отец посмотрел на висевший в простенке большой портрет своей жены, так безвременно покинувшей нас, и приложил носовой платок к повлажневшим глазам.

Растроганный, я молчал. В эти минуты я памятью оживлял нежные черты мамы. Она так любила меня.

— Сын мой, тяжело говорить, но скажу, — продолжал отец, смотря на меня из-под густых седых бровей. У него был торжественный вид, и выражался он несколько старомодно. — От бывшего нашего лорда нет никаких вестей, и не исключена возможность, что его уже нет в живых. Но не смею осуждать судьбу, ибо знаю строгую мудрость законов земли и неба. Если тебе не суждено закончить образование, пусть будет так. Но мы все — и я, и дядюшка Реджи, и наша добрая Оливия — хотим, чтобы ты нашел свое счастье. Сегодня я имел долгую беседу с наставником нашим отцом Иеремией. Досточтимый служитель церкви вполне согласен с тем, что советовал раньше дядюшка Реджи…