Сейчас, когда его нет, образовалась какая-то пустота. Но голос его «книжно» размножен — вот книга вышла тиражом 55 тысяч, тираж, конечно, маленький, надеюсь, она будет переиздана, будут изданы и другие его стихи. Но он сам себя напечатал миллионными тиражами на магнитофонных пленках и пластинках. Это такой редкий случай, когда поэт сам стал издательством, прежде чем вышла его книга. Конечно, было бы радостней, если бы премьеру этой книги мы праздновали в его присутствии, но… Думаю, что о Высоцком будет много написано. Хочу только сказать, что существует понятие «русская национальная культура», существует понятие «мировая культура». Я убежден, что частью мировой культуры становится только то, что имеет свои глубокие национальные корни. Мы с вами с детства не любили бы книги Марка Твена, если бы они не были чисто американскими книгами. Мы бы никогда не любили так Сервантеса, если бы он не был настоящим испанцем, и никогда бы люди всего мира не преклонялись перед Толстым, Достоевским, если бы они не были настоящими русскими. У каждого есть, конечно, свой удельный вес в истории культуры, отечественной и мировой, но я абсолютно убежден, что имя Высоцкого, все то, что он здесь, на нашей земле, сделал, является неотъемлемой частью нашей национальной культуры, и именно поэтому он уже становится частью мировой культуры, той культуры, которая составляет нравственный воздух человечества.

Никак не избежишь искуса определить значение Высоцкого каким-то одним словом, и каждый раз получается новое слово, и ты понимаешь, что оно не исчерпывает всего, и вот сегодня у меня искус — я бы его выразил словом «доверие». Люди к Высоцкому испытывали доверие, знали, что он не выдаст, не продаст, не соврет. Чем это можно объяснить? Беспощадностью его к себе и — доверием к нему оттого, что он умел и хотел вживаться в душу каждого из нас. Отсюда и безоглядность ответного доверия, которое он заслужил.

По-моему, Высоцкий, как и всякий художник, дает основание для определения таланта, которое я попытаюсь дать и которое не претендует отнюдь на академизм, а если претендует, то на антиакадемизм: талант — это просто ненависть к собственной бездарности, умение ее вытравлять, умение себе в этом признаться. Беспощадность Высоцкого, на которую мало кто способен — признаться в этом и себе, и особенно другим, — это и есть уже одоление бездарности и нравственной, и поэтической, и победа над ней. Вспомним: «И строк печальных не смываю».

…Тема смерти у Высоцкого — это тема не кладбищенская, это тема жизни. Художников, писателей часто упрекают в том, что они оторваны от жизни. Но, по-моему, они оторваны от смерти, без ориентации на которую, без памяти о которой не может быть никакой нравственности, никакой совести. В искусстве поэта Высоцкого не апокалипсические мотивы, если хотите, не художественное слово, а деловой отчет перед людьми, перед народом своим, перед будущим. Под этим углом нужно читать его стихи. Хочу высказать парадоксальную вещь: мне кажется, что ни юмор, ни сатира, ни зубоскальство, ни хохотушки, а настоящий заразительный смех невозможен без понимания того, что каждый из нас смертен. Сошлюсь на высокие ориентиры:

Мне даже кажется, что ни художник, ни поэт, ни человек настоящий невозможен без видения своей смерти, без предчувствия ее.

И еще вот о чем хочется сказать: я ни на ком, ни на ком так физически, как на искусстве Высоцкого, воочию не почувствовал давно предчувствовавшуюся мысль, что чистое, самое чистое явление в жизни и в искусстве растет из нечистого, из одоления его. И не залпом это рождается, не сразу, а бесконечной работой, страстью работы. Высоцкий, насколько я знаю, не отказывался ни от какой работы, и уже боясь славы, которая его сопровождала, мешала ему, он все равно не отказывался ни от встреч с людьми, ни от работы, ни от чего…

Он встречался с людьми и не боялся этих встреч не только по причине душевной щедрости, но. если хотите, по причине душевной надобности, потому что в этих встречах, в этой работе он не только отдавал себя, но и фантастически много брал, чтобы потом снова отдавать.

Да, прав Евтушенко: Высоцкий — явление национальной культуры самого высокого класса.

При всем сарказме, при всей беспощадности к злу Высоцкий в поэзии и в жизни был органически верен тому, что было сказано Пушкиным: «Милость к падшим призывал» — и Достоевским: «Жалость, не изгоняйте жалость из нашего общества, потому что без нее, без жалости, оно развалится». Мало кто напоминал и напоминает нам сейчас об этих, может быть, коренных устоях русского национального характера. Это беззаветность Стеньки Разина и Хлопуши. Это жалость человека, переболевшего всеми страхами, болями, надеждами…

И последнее: я думаю и не могу это скрывать, что в любви, а несомненно, что Володя любил, в любви нужно быть потише, и настоящая любовь — она очень тихая и не кликушеская.

И еще — не будем забывать об одной простой вещи: современники себе не судьи. Может быть, мы еще не представляем, я даже убежден в этом, всех масштабов того явления, которое пронеслось перед нами, и я уверен: все еще впереди.

Когда год назад я начала работать над статьей о Высоцком, я хотела назвать ее «Поэт». Мне хотелось этого после того, как я больше, чем при жизни, погрузилась в то, что было им создано. Но я не решилась, и, главное, не решился печатный орган, которому я статью предложила. Прошел год, и мы посвящаем вечер не актеру, и тем более не поэту-песеннику, не дай бог когда-нибудь это слово рядом с Высоцким возникнет, а просто поэту. И это абсолютно справедливо. Между тем прошел только год. Это значит, что та работа, которая была начата, идет очень верно, надо надеяться, что «Нерв» будет переиздан и будут изданы еще его книги, потому что есть нечто противоестественное в том, что огромно несовпадение потребности человечества в Высоцком с тем, что дают в ответ на эту потребность. Я не говорю о звучащем Высоцком. В полном объеме его творчество к нам придет в печатном виде. Как об этом он и мечтал.

Что такое поэт? Непростой вопрос, и на него очень трудно ответить. У нас огромное количество поэтов, и мы любим повторять, чтобы лучше их было больше, хороших и разных, не очень понимая, что Маяковский нам сказал этими словами. У нас много пишущих, но мало поэтов. На памяти моего поколения не было человека, на которого бы так откликнулась публика, как Владимира Высоцкого. Так откликнулась, с таким доверием отнеслась, с такой любовью и печалью проводила бы с этой земли. Значит, он был поэт. Поэты, которые судили о нем при жизни, будут делать некоторую поправку в своих суждениях, очевидно, потому, что столь массовый отклик человеческий эту поправку сам собой производит. Я думаю, что в понятие поэта и поэзии, если можно так сказать, входит ощущение простейших вещей, таких, скажем, как ощущение Долга, Вины, Совести, Греха, то есть очень простых истин, но во многих поэтах это ощущение просто не живет.

Маяковский и многие другие писали о том, что они должники. У меня такое чувство, что Высоцкий должником не был. Он долг свой выполнил полностью. Что же касается вины, то я думаю, поэт должен ощущать свою вину постоянно, и он, Высоцкий, ее ощущал постоянно и как поэт и как человек. Я думаю, чувство вины рождается в нас, когда мы бессильны что-либо сделать в то время, как творится что-то ужасное. Это очень нормальное, чисто человеческое состояние легко переходит в состояние поэтическое. Этим состоянием пропитано все творчество Высоцкого. Я не знаю точно, что вошло в книгу «Нерв», я еще не держала ее в руках. Меня взволновало другое: мне рассказали о том, что за рубежом вышла другая книга Высоцкого. Это больно. В ней столько вранья и в фактах, и в текстах, и в комментариях. Тексты книги «Нерв» взяты из первоисточников, и обходились с ними, надеюсь, бережно. Выход книги — наша с вами гордость.