У него есть песня об Ахиллесе: «Я при жизни был рослым и стройным, не боялся ни слова, ни пули и в привычные рамки не лез…» Она, как, впрочем, почти всего его песни, и о себе тоже. Даже стихи его, аккуратно выстроенные в ряды строчек и куплетов в печати, что-то теряют, «пришпиленные» к бумажным листам. Так и в разговорах «по поводу Высоцкого» порой теряется момент присутствия его личности. Его обаяние, непосредственность, его обескураживающая, предельная искренность. Искренность — редчайший дар, единственно возможный для него способ существования в жизни и в искусстве, способ общения с людьми.

В «Автопортрете» использована авторская запись монолога Высоцкого, доселе неизвестная. Разговор идет напрямую, он обращается к конкретному человеку, но это поймешь не сразу, и потому дрогнет что-то внутри от проскользнувшего в его речи с экрана неожиданного «ты»: «Вот у нас есть такой спектакль, называется он «Павшие и живые», и там есть несколько просто великолепных стихов, я просто два или три стихотворения прочитаю тебе». Он разговаривает с другом, близким, судя по всему, человеком. Но он поднимется, выпрямится, когда станет читать вот это: «Нас не нужно жалеть…» («И еще одно такое стихотворение, но я его сделаю, как на сцене, если можно, значит»).

Кто видел спектакли с его участием, кто слышал, как он читал стихи, пел со сцены — каждый раз, как в последний, истово, на пределе, иначе не мог, просто не умел, — у того память «подключается» мгновенно. Кто не видел, не застал, тот, посмотрев этот фильм, откроет для себя новое в нем, ощутит ту атмосферу, что возникала на его концертах. «Я хочу, чтобы была такая атмосфера: «вы пришли ко мне в гости за песней, а я приехал спеть их вам». «Вообще, все эти песни, которые я пою, они рассчитаны на самых близких друзей».

В фильме сохранена, передана интонация живого диалога, сиюминутности общения. Вот он вспоминает детство, свой родной Большой Каретный, и тут же: «Я про него написал даже песню, хотите, спою ее?» И поет… Когда готовился сборник к изданию, вышли новые фильмы о Высоцком.

Публикация А. Сафонова

Владимир Высоцкий

В фильме «Карьера Димы Горина» мне (…) предложили сниматься в роли монтажника-высотника Софрона (…). Были приятные минуты в этой картине. Во-первых, это все снималось в Карпатах, когда тянули высоковольтную линию электропередачи. Съемки были на большой высоте, на сорокаметровых опорах. Я первый раз в жизни туда залез — там ветер, страшно. И я прицепился пистолетом страховочным и говорю: «Теперь только меня с аварийной машиной можно снять»(…). А монтажники — эти ребята, у которых мы учились хоть каким-то навыкам, — они просто как обезьяны. Просто диву даешься, как они по этим перекладинам-планкам без страховки бегают. Потом они делают такой трюк: опускают канат с сорока метров, чтобы не спускаться долго, просто прыгают по этому канату, и в конце, тормозя руками (в) перчатка (х), чтобы не сжечь руки, они останавливаются внизу. Ну вот жутко, просто дух захватывает смотреть. Но я тоже научился в конце, что оказалось не очень трудно…

Еще в этой картине я научился водить машину, ЗИЛ-130-й. Так что кусок хлеба под старость лет есть (…). Я играл там и шофера, по совместительству. Был такой эпизод на второй съемочный день моей жизни: я должен был приставать в кабине к Тане Конюховой. А я был тогда молодой, еще скромный. Но это не значит, что я сейчас… Я тоже сейчас скромный очень. Это я к тому, что я раньше тоже был скромным (…). Я режиссеру говорю: «Я не буду. Вы знаете, я ее так уважаю, она такая известная актриса. Как это я буду пытаться ее обнять? Может, что-нибудь я другое сделаю? Как-то мне все это…» Он говорит: «Да брось ты дурака валять (…). Ты — взрослый человек. Читал сценарий? Что ты, в конце концов?!» Я говорю: «Ну не могу. Ну серьезно, не лежит душа у меня. Может быть, я ей что-нибудь скажу лучше?» Мне Таня Конюхова говорит: «Да ну, перестань, Володя! Ну смелее! Ну что ты?» Я долго отнекивался, наконец согласился. И это было очень приятно.

…А когда я ее пытался обнять, это видел все в маленькое окошко Дима Горин. И когда остановилась машина, он (…), намотав предварительно кепку на кулак, должен был бить меня в челюсть. Теперь начинается самое страшное. В кино — это самый реалистический вид искусства — все должно делаться по-настоящему. Экран большой, лицо громадное — метра три величиной. И поэтому если вы не донесете кулак до лица — сразу видно. Зритель видит и скажет: «Э, это вранье!» И вообще, в кино манера исполнения должна быть очень правдивой, чтобы зритель в это верил. Так вот, все делается по-настоящему и не один раз, а по многу дублей подряд. Эту сцену мы снимали девять дублей, потому что шел дождь и все время у оператора был брак. И даже Демьяненко — он играл Горина — подошел ко мне и говорит: «Володя, ну что делать? Ну надо! Ну давай я хоть тебя для симметрии по другой половине, что ли, буду бить». Вот так началось мое знакомство с кинематографом — с такого несправедливого, в общем, мордобития.

В кино я начал работать одновременно с театром. И снимался уже довольно много. Часто, приглашая меня сниматься, мне предлагали что-нибудь в фильме спеть. Я соглашался. Раньше пел чужие песенки и сам себе писал, но в основном все это были вставные номера. Позже стали предлагать Писать песни, которые имели самостоятельную ценность в кино. И первый такой фильм — «Я родом из детства», снятый режиссером Виктором Туровым. Это мой близкий друг, он сам ведь родом из детства. Когда ему было восемь лет, на его глазах фашисты расстреляли отца, а потом их с матерью угнали в Германию. А когда их освободили там, в Германии, американцы, он, потеряв мать, полгода возвращался один по европейским дорогам. Домой, в Могилев, он пришел десятилетним мальчишкой. Так что он снимает фильмы взрослыми, но в то же время детскими еще глазами… Я играл в его фильме роль капитана-танкиста, который горел в танке и вернулся в свои тридцать лет из госпиталя совершенно седым человеком. Песни из этого фильма вошли потом в пластинку. Я брал гитару и пел: «Мне этот бой не забыть никогда…»

А потом, когда мы сидели в одной из сцен с Ниной Ургант, с пластинки вдруг начинала звучать песня, которая по фильму была известна еще до войны. Поэтому я писал ее как стилизацию на довоенные вальсы: «В холода, в холода от насиженных мест…» А потом вдруг инвалид на рынке моим голосом пел: «Всего лишь час дают на артобстрел». В финале фильма к выщербленной пулями и снарядами стене подходят женщины с высохшими, выплаканными уже глазами и кладут цветы на могилу погибших. В этой сцене Марк Бернес исполнял мою песню. Я с ним дружил — это был удивительнейший человек, действительно ценивший авторскую песню. Песня, которую он пел в картине, называлась «Братские могилы». Исполнение Бернеса производило удивительный эффект. Мы, например, получили письмо от одной женщины. Она потеряла память, когда на ее глазах повесили двух ее сыновей. Она смотрела это кино в больнице и вспомнила, где это случилось с ее детьми. «Вы мне вернули память», — написала она.

Потом я сочинил песни для фильма «Вертикаль» режиссера С. Говорухина. Сначала мы хотели, чтобы они звучали на титрах. Но я противник такого использования песен. Зрители читают, кто гример, кто директор, а в это время за кадром звучат какие-то важные строчки, которые ты вымучивал по ночам. Жалко. Песню, которую мы собирались пустить на титрах — «Здесь вам не равнина, здесь климат иной», — я написал после того, как почти на наших глазах потерпела бедствие группа альпинистов из пяти человек — команда ЦСКА. Один из них погиб, а двум его раненым товарищам мы помогали спускаться вниз. И я написал песню, которая имеет продолжение. Жизнь ее продлена, как ни странно, в смертях. Потому что слова этой песни пишут на могилах погибших альпинистов: