Владимир Конкин
«СНИМАЛСЯ С НИМ В ФИЛЬМЕ»
Владимир Семенович был уже при жизни окружен легендами. После его смерти количество их неизмеримо возросло. Появились тысячи людей, которые сейчас стучат себя в грудь и кричат: «А я тоже был рядом. Я тоже был его другом». Это неправда! Владимир Семенович Высоцкий был очень жестким, требовательным и, я бы сказал, внешне закрытым человеком. Общался он со многими людьми, но к своему сердцу допускал далеко не каждого. Круг его настоящих друзей был невелик и постоянен. Я к ним не отношусь. Просто мне посчастливилось сниматься с ним в фильме «Место встречи изменить нельзя». Я постараюсь быть максимально объективным в рассказе о Владимире Семеновиче, ибо к этому обязывает меня общение с ним и огромное уважение к его личности и всему тому, что он сделал в искусстве.
Высоцкий относился к разряду тех художников, которые не вписываются в жесткие рамки инструкций, норм и правил. В нашем искусстве была целая плеяда мастеров, которая своей потребностью говорить всегда правду, верой в справедливость многих не устраивала и многим чиновникам откровенно не нравилась. Василий Макарович Шукшин, Леонид Федорович Быков, Андрей Арсеньевич Тарковский были личностями яркими, исповедующими непреклонную честность, гражданственность и в жизни, и в искусстве. Они не шли ни на какие компромиссы, как бы их ни уговаривали, как бы ни требовали. Этим самым они вызывали гнев и возмущение тех, кто «обязан был блюсти нравственность народа». Сколько светлых, высоких мыслей и чувств загублено демагогическими: «народ этого не поймет», «народу это не нужно…» Наклеивались ярлыки, а великие мастера уходили из жизни. И тот самый народ, который их «не понимал», тяжело переживал невосполнимые утраты…
Высоцкого любили и при жизни. Любовь эта была безграничной. Но были и те, кто видел в нем ниспровергателя догм и привычных порядков, нарушителя спокойствия. И тогда его пытались отождествлять с теми, о ком он пел.
— Ах, раз поет об алкашах и хулиганах, значит, и сам такой…
А ведь Высоцкий, надрываясь, кричал о другом. Он спрашивал нас: «Что делаем? Как живем?» Но при этом был великий артист, великий ёрник. Он любил людей, но ненавидел безликую, серую, податливую массу. Высоцкий всем своим творчеством дрался за главное в человеке — достоинство, стараясь разбудить его в людях. Как можно было не увидеть за смешными, нелепыми, глупыми персонажами многих его песен иронию и сарказм, активную, четко выраженную гражданскую позицию автора: безжалостно высмеять, обнажить сущность, подлеца назвать подлецом, лицемера — лицемером. Сн просто не умел жить иначе. Ни в театре, ни в кино.
Роль Глеба Жеглова стала лебединой песней Владимира Семеновича. У режиссера фильма Станислава Говорухина хватило мужества добиться утверждения на эту роль именно его у руководства телевидения, которое не очень-то жаловало Высоцкого. Сегодня ясно, что от этого выиграли все.
Съемки фильма длились более года. Режим съемок устанавливал Высоцкий. Он был чрезвычайно занят — поездки, театр, творческие встречи. Вырывался на съемки на два-три дня. Съемки, особенно в Москве, проходили в чрезвычайно сложной обстановке. Толпы людей рвались увидеть живого Высоцкого. Съемочная площадка была окружена плотными милицейскими кордонами. Однажды под вечер мы услышали совершенно дикий рев Высоцкого. Оказалось, одна из поклонниц прорвалась через все заслоны и набросилась на него. И, видимо, от полноты чувств… вцепилась ему зубами в руку. После этого Владимир Семенович все паузы во время съемок вынужден был просиживать в милицейской машине…
Но это из области курьезов. Что же было главным, что отличало его? Колоссальная работоспособность. Казалось, он не ведал усталости. Рядом с ним надо было выкладываться полностью, отдавая всего себя, потому что Высоцкий жил и работал на каком-то запредельном накале нервов и страстей.
Он абсолютно не терпел дилетантства и фальши в отношениях. На съемках к партнерам предъявлял очень жесткие требования. Были ли конфликты? Были. Высоцкий не всегда был терпим к чужому мнению. Но к партнеру относился с уважением. И это чувствовалось сразу и снимало напряжение. К тому же Высоцкий — великий мастер «хохм», прекрасный рассказчик — сам часто снимал это напряжение.
Поражала его феноменальная память. Я никогда не видел в его руках сценария, хотя моментами необходимость в нем возникает на съемках у каждого актера. Он помнил все свои песни. И в этом я вижу тоже проявление его незаурядного таланта. Каким получился его Глеб Жеглов? Почему его так часто олицетворяют с самим Высоцким? Авторами он задумывался как отрицательный персонаж, олицетворяющий вчерашний день милиции, не гнушающийся в работе методов самих при-ступников… А у Высоцкого Жеглов вышел иным, вызывающим зрительскую любовь. Казалось, что артист совершил невозможное. Такова была сила личности этого человека…
Записал Н. Булавинцев
Геннадий Полона
СУДЬБОЙ ДАРОВАННАЯ ВСТРЕЧА
Ноябрь 87-го года. Лондон. Традиционный международный кинофестиваль. В пресс-центре развернута выставка киноплаката. Среди скопления броских физиономий разнокалиберных кинозвезд всеобщее внимание привлекало одно лицо — благородное и печальное; возле плаката «Интервенции» гудела плотная толпа, то и дело слышалось: «Высоцкий!.. Высоцкий!..»
После показа фильма меня забросали вопросами: и снова всех интересовал Владимир Высоцкий. Позднее тот же жадный интерес к его личности я ощутил и на встрече с журналистами. О нем здесь знали и раньше, но теперь хотят узнать еще больше. Вот что писала газета «Вэрайети»: «Главный герой фильма — неуловимый коммунистический агитатор Воронов-Бродский; эту роль уверенно исполняет Владимир Высоцкий. В то время он еще не был идолом любителей авторской песни, но необъяснимая притягательная сила его артистического дарования со всей очевидностью проступает на экране». Раздумывая над этим, я невольно вспомнил одного московского литератора, который раздраженно доказывал мне, что Высоцкий — это «наше, сугубо региональное явление». И еще я вспомнил один из последних наших разговоров за несколько дней до его смерти… Настроение у него было мрачное, подавленное; он сказал, что не верит в то, что «Интервенция» когда-либо выйдет на экран…
Сейчас я часто всматриваюсь в две фотографии киногруппы «Интервенции», снятые в последний съемочный день 25 января 1968 года, прямо в павильоне. Мы тогда отмечали его тридцатилетие. Фотографии шуточные: он озорничал, изображая то кокетливого идиота-именинника, то человека, который первый раз в жизни увидел фотоаппарат. Он был полон надежд…
А начиналось это так.
В январе 1967 года после громкого успеха «Республики ШКИД» мне поручили снять картину по пьесе Льва Славина «Интервенция». И я, ожесточенный штампами, накопленными нашим «официозным кинематографом» в фильмах о гражданской войне, дал обширное интервью, нечто вроде манифеста, в котором призвал возродить традиции театра и кино первых лет революции, традиции балаганных, уличных, скоморошеских представлений. Ко мне зачастили артисты, желающие принять участие в этом эксперименте.
Так в моем доме появился молодой актер Сева Абдулов. Он с места в карьер начал рассказывать о Высоцком. Я почти два года не был в Москве и слушал его с интересом. Больше всего Сева говорил о его песнях. А вскоре появился и сам Высоцкий. Он был молчалив, сдержан. Но в том, как он нервно слушал, ощущалась скрытая энергия. То, что он будет играть в «Интервенции», для меня стало ясно сразу. Но кого? Когда же он запел, я подумал о Бродском. Действительно, одесский агитатор-подпольщик, непрерывно, без передышки кем-то прикидывающийся — то офицером-интервентом, то гувернером, то моряком, то соблазнительным бульвардье, то белогвардейцем, — он только в финале, в тюрьме, на пороге смерти может, наконец, стать самим собой и обрести желанный отдых. Трагикомический каскад лицедейства, являющийся сущностью роли Бродского, как нельзя лучше соответствовал творческой личности Высоцкого — актера, поэта, создателя и исполнителя песен, своеобразных эстрадных миниатюр. Не случайно эта роль так интересовала Аркадия Райкина. Началось многоэтапное сражение за утверждение Высоцкого. Опасения художественного совета студии сводились к специфической внешности Высоцкого, не соответствовавшей утвердившемуся представлению о социальном киногерое, и к его исполнительской манере, слишком «театральной» в их понимании. Пришлось напомнить об условности стиля будущей картины — я заявил, что актерская манера Высоцкого является в данном случае эталоном для других исполнителей.