В мае 1968 года я снимаюсь в фильме «Время жить». Выпуск этого боевого фильма мы осуществляли на кооперативных началах: режиссер Бернар Поль, я и целая группа техников и актеров. Все мы принимали участие в политической борьбе, и мощное движение за осуществление надежд увлекло нас. Мой флирт с коммунистической партией, длящийся уже многие годы, приобрел более четкий характер. Мои личные чувства, общая атмосфера, моя любовь к России, мое будущее, которое видится мне рядом с тобой, долгие месяцы, которые я должна провести в Москве, — все это побуждает меня к конкретным действиям. В эти непонятные и безумные майские дни все подталкивает к этому решению: в июне 1968 года, как раз перед тем, как уехать из Парижа, я вступаю в партию.

Непреднамеренно я делаю шаг, который в большой мере определит течение моей жизни. Эта короткая символическая принадлежность к ФКП придаст моим шагам с целью получения для тебя загранпаспорта такой вес, на который я и не надеялась.

Я чувствую потребность быть с тобой наедине. Во время наших встреч я заметила, что ты стал выпивать, как, впрочем, все здесь. В Москве не могут представить себе встречу друзей без водки, к этому располагает и климат. Такова национальная традиция. Но я знаю, что для тебя это проблема. Ты мне сказал об этом однажды вечером, во время ужина в компании актеров из твоего театра. Мы оказались рядом с твоей старой знакомой, которая коварно пыталась тайком налить тебе рюмку. Я обратила внимание, как ты был недоволен, как резко прозвучали твои слова:

— Знает же, что я не могу, мне нельзя. Просто хочет меня вернуть..

Друзья тоже предостерегали меня, одни из любви, другие — считая нашу связь скандальной. Все говорили одно и то же: не разрешай ему пить, он алкоголик и не должен притрагиваться к рюмке, увидишь, сейчас он не пьет, но как только опять начнет, наплачешься. До сих пор я видела тебя лишь слегка выпившим, скорее даже просто возбужденным, веселым, в общем, приятным. Я уверена, что наше новое положение не даст тебе сбиться с пути.

Ты работаешь день и ночь. Утром уходишь в театр на репетиции; днем часто снимаешься в кино или выступаешь с концертами; вечером играешь; ночью сочиняешь стихи и музыку. Ты спишь не более четырех часов в сутки, и, кажется, этот адский ритм не утомляет тебя, ты накален до предела. Со сцены, на которой ты играешь «Послушайте!», бросаешь в зал прекрасные слова: «Нам обоим по тридцать, будем любить друг друга». В «Жизни Галилея» по Брехту, одетый в длинные одежды, ты выглядишь гигантом, и после четырех часов спектакля я встречаю тебя осунувшимся, с возбужденным взглядом, но готовым сесть за маленький столик, зажатый между кроватью и окном (в это время Владимир Высоцкий и Марина Влади жили в квартире его матери, Нины Максимовны. — Ред.), и писать всю ночь, а ранним утром ты будишь меня и читаешь строки, набросанные на бумаге…

Но особенно ты наслаждаешься музыкой, для прослушивания пластинок я привезла стереосистему. Мы без конца слушали «Порги и Бесс»; Армстронг и Фицджералд приводят тебя в неописуемый восторг. Ты открываешь для себя великих классиков, произведения которых советские солисты исполняют, правда, каждый вечер в Москве на концертах, на которые ты не ходишь — нет времени, да нет и привычки.

В один прекрасный день мы прогуливаемся по улице в центре города. Очень жарко, окна домов открыты настежь. В каждом из них звучит твой голос. Мне не верится, но нет, я узнаю твой хриплый голос, твою неповторимую манеру исполнения, это — ты. Ты рядом, и чем дальше мы идем, тем больше расцветает на твоем лице улыбка, ты горд и восхищен тем, что можешь показать, как велик в жизни твой успех. Эта раненая гордость приведет однажды к драме…

Во Дворце бракосочетаний, как и во всех административных зданиях Москвы, нестерпимая жара. Мы оба не по-свадебному, в водолазках. Ты — в небесно-голубой, я — в бежевой. Мы немало удивлены той быстротой, с которой нам разрешили зарегистрировать наш брак. Наши свидетели, Макс Леон и Сева Абдулов, тоже взволнованные, были вынуждены бросить все свои дела… Ты сумел убедить полную даму, которая должна скрепить наш союз, провести церемонию не в большом зале с цветами, музыкой, фотографированием и т. д., а в ее кабинете. На нее подействовал аргумент, о котором ни ты, ни я даже не могли бы подумать. Нет, не наша известность, не то, что я иностранка, не наше желание зарегистрировать брак скромно, в интимной обстановке. Нет, все решила необычность ситуации — у обоих это был третий брак, и (какой ужас!) у нас пятеро детей на двоих. Святой пуританизм, он спас нас от свадебного марша…

Наконец, мы садимся вчетвером в кресла в кабинете полной вспотевшей дамы. На фотографии, которую сделал тогда Макс Леон, у нас вид двух серьезных студентов, слушающих важную лекцию. Правда, ты пристроился на ручке кресла, да и вид у нас слишком лукавый. Нас женят в обстановке доброй, но без доброты:

— Шесть браков, пять детей, к тому же мальчиков, что вы делаете с вашей жизнью? Уверены ли вы в себе, не считаете ли вы, что жениться нужно, хорошо подумав? Надеюсь, что на этот раз вы хорошо все обдумали.

Меня душат одновременно смех и слезы, но краем глаза я вижу, как гнев охватывает тебя. Я быстро ставлю свою подпись, и через несколько секунд дело сделано. Свидетельство о браке, зажатое в руке” словно театральный билет, ты высоко поднимаешь над толпой… Мы улетаем в Одессу, где через несколько часов поднимаемся на борт теплохода «Грузия». Настоящее свадебное путешествие. На следующее утро мы будем в Сухуми. На капитанском мостике нас приветствует Толя Гарагулия, «хозяин» теплохода. Мы с наслаждением знакомимся с нашей каютой. На столе фрукты, грузинские вина, пирожные. Толя позаботился, чтобы в каюте — редкий случай! — были цветы. Как все сошедшие с ума от счастья, мы охаем и ахаем по каждому поводу.

Издали теплоход казался красивее. Толя берет нас за руки и с горечью говорит:

— Поглядите на него внимательно. Я не хотел ничего говорить вам вчера, но мой прекрасный корабль, моя прелестная «Грузия» совершает свое последнее плавание. Для нас большая честь, что в этом плавании с нами вы. После возвращения в Одессу теплоход пойдет на слом.

Мы рассматриваем все возможные варианты, даже возможность моего устройства в Москве. Но очень скоро мы наталкиваемся на непреодолимые трудности: нехватка денег у тебя и у меня, моя работа, которую я хочу и должна продолжать, мои сестры и мои знакомые обескуражены такой перспективой, ну и, конечно, мои дети, которые с огромной радостью готовы провести там каникулы, но не желают постоянно жить вдали от Франции… Отправив детей в пансион, закончив фильм, съемки которого продолжались многие недели, я сажусь в самолет и лечу в Москву. Смерть моей матери круто изменила течение моей жизни…

Долгими ночами, в темноте, мы перебирали все, что можешь сделать ты. Никогда ты не думал остаться во Франции. Для тебя жизненно необходимо сохранить твои корни, твой язык, твою принадлежность к стране, которую любишь безмерно, но все же строишь безумные проекты, говоришь о концертах, которые будешь давать в разных странах, о пластинках, которые сможешь свободно выпускать, о поездках на край света. Все это будет, только позже.

Дмитрий Якушкин

В ГОСТЯХ У МАРИНЫ ВЛАДИ

Городок Мэзон-Лафитт, где жила тогда Марина Влади, — в 40 минутах езды от Парижа.

У белого каменного дома, окруженного большим садом, несколько отшельнический, романтический вид. Во всяком случае, он не похож ни на аккуратный европейский коттедж, ни на особняк престижного парижского пригорода. В гостях у Марины Влади побывал корреспондент «Московских новостей» Дмитрий Якушкин, репортаж которого был опубликован 25 января 1987 года:

Внутри все просторно и все на виду; к столику с телефонным аппаратом придвинуты две обыкновенные лавки, на них масса записочек, какие-то брошюры, потертая записная книжка. Три собаки с русскими кличками, нехоленые и незаносчивые.