Почти одновременно с первыми залпами артиллерии и выстрелами танковых орудий, перекрывавшими сухой лай бронебойных ружей и кряканье мелких и крупных мин, снова появились самолеты. Бой закипел на земле и в воздухе. Уши и глаза Варвары уже ничего не могли различить в хаосе разнообразных звуков, разноцветного дыма, столбов вывороченной взрывами земли и стелющегося по полю огня — во многих местах уже пылала спелая пшеница, ветер кружил языки пламени.

Казалось, ничто не может остановить атаку «тигров», за которыми шли бронетранспортеры с пехотой. В разных местах пылали машины, пехотинцы перебегали по полю, прячась за танками, падали, поднимались, и опять перебегали, и опять падали, чтоб больше уже не встать.

Варвара забыла, зачем она тут.

Аппарат висел у нее на боку, как совсем ненужная вещь, назначения которой она никогда не знала.

Кустов подходил к проему, смотрел в бинокль на поле боя, отдавал приказы по радио командирам батальонов и офицерам связи, которые поднимались на чердак, докладывали и сразу же грохотали вниз по лестнице. От избы отъезжали маленькие, юркие бронеавтомобили, они ловко разворачивались между щелями, в которых сидели бойцы, вырывались на дорогу и исчезали где-то среди обгоревших танков, в дыму и огне, чтоб вынырнуть на миг и опять потонуть, исчезнуть из виду.

Варвара взяла бинокль у Кустова. Девушка-санинструктор подползала к охваченному огнем танку, навстречу ей поднимал голову танкист, без шлема, в разодранном комбинезоне, с белым как мел лицом… Девушка на локтях подтянулась к нему, легла рядом, подсунула свое плечо танкисту под грудь. Танкист охватил ее за шею рукой, она поползла от танка, таща раненого на себе, тяжелого, залитого кровью. Девушка выбивалась из сил, разгребала руками стебли раздавленной пшеницы, словно преодолевая водное пространство, замирала обессиленно, припав щекою к земле, и опять ползла вперед. Прошитый огнем фонтан черной земли взлетел в небо. Варвара открыла глаза. Чернела свежая воронка, и расходился дым.

Варвара сунула бинокль в руки Кустову, переступила через ноги телефониста и стала спускаться по лестнице с чердака.

Только теперь, в прозрачной пуньке далекого от фронта села, лежа на сухом пахучем сене с закинутыми под голову руками, Варвара понемногу отходила душою после того потрясения, которое бросило ее с чердака крытой камышом избы, где она могла находиться в относительной безопасности и наблюдать поле боя, на самое поле боя, где уже ничего нельзя было наблюдать, где можно было только действовать и где опасность подстерегала ее каждую минуту на каждом квадратном метре выжженной земли.

Пережитое не возникало в ее памяти с трезвой последовательностью, все было разорвано на куски отдельных впечатлений, будто она опять просматривала альбом со старыми фотографиями.

Варвара ползла по полю от танка к танку, от окопа к окопу, перевязывала раненых, вытаскивала их из-под огня. Перевязочный пункт находился в балочке за деревней, куда прибывали машины и забирали раненых. Она опять возвращалась на поле. Неизвестно, сколько это продолжалось. Варвара видела перед собой только обгорелую, пропахшую дымом, соляркой и мазутом землю, спутанные стебли пшеницы, вдавленные в землю колосья, осколки железа, снарядные ящики, рассыпанные бронебойные патроны, раздавленные винтовки и пулеметы, сорванные с танков башни, убитых бойцов, которые лежали то навзничь, то ничком, раскинув руки, то на боку, подогнув ноги, — как кого застала смерть.

Среди всего этого мертвого мира ей светили живые глаза раненых, глаза, которые звали на помощь, заставляли побеждать страх, ползти, перевязывать и опять ползти из последних сил, доползать до балочки, подниматься, подсаживать раненых в машину и возвращаться туда, где лилась кровь.

Потом Варвара увидела, как из избы, где еще так недавно она стояла возле проема в снопах камыша, вышел подполковник Кустов, натягивая на голову танкистский шлем. Он легко вспрыгнул на броню танка, стоявшего под деревьями с заведенным мотором. Танк прошел совсем близко от нее, ей обжег лицо горячий воздух, она хотела что-то крикнуть, но Кустов уже исчез в танке, и люк башни закрылся. Танк шел туда, откуда Варвара выносила раненых, и она пошла за танком, боясь подумать о том, что ей придется, возможно, тащить на себе по полю обожженного, залитого кровью Кустова.

Варвара шла по полю и не могла уже распознать танк Кустова среди других танков, которые неожиданно вырвались из-за села на поле, обогнали ее и с ходу вступили в бой с немецкими танками. Варвара остановилась, пораженная стремительной мощью этого неожиданного движения, и тут опять увидела Кустова. Он медленно шел по полю среди воронок, держа в руке шлем, и седые его волосы блестели и казались синевато-зелеными. Остановившись рядом с Варварой, Кустов начал набивать табаком свою длинную трубку. Руки его дрожали. Варвара взяла у него спички. Он наклонил набок трубку и будто зачерпнул огонь из ее сложенных лодочкой ладоней.

— Ну, пошли? — сказал Кустов, затянувшись и выдохнув дым.

— Куда? Почему? — не поняла Варвара.

— Сгорела моя бригада, — сведенными в гримасу белыми губами громко прошептал Кустов, и Варвара увидела бездонную пустоту в его глазах. — Не видите, что сгорела?

Она тогда не поняла, что машины, которые вырвались из-за села и с ходу вступили в бой с немецкими танками, были уже не танками бригады Кустова, а из совсем новой танковой части, которая подошла как раз в то время, когда Кустов уже не надеялся на помощь и решил сгореть на поле боя, зная, что почти все его боевые машины и большинство людей погибли. Она не поняла и того, что все задание бригады Кустова состояло в том, чтобы выстоять под немецкой атакой те полтора-два часа, которые бригада и выстояла, что и высшее командование, которое поставило его на этом рубеже, и сам Кустов, и все его танкисты знали это с первой минуты и что это знание не только не уменьшало их решимости выстоять, а, наоборот, увеличивало эту решимость. Каждый наперед знал свою судьбу и шел ей навстречу без колебаний, хоть солгал бы тот, кто сказал, что судьба эта казалась всем одинаково легкой. Возможно, если б каждый должен был в одиночку встретиться с ней, с судьбой бойца, который должен ценой своей жизни обескровить врага и дать возможность другим бойцам разгромить и уничтожить его, — возможно, не все нашли бы для этого достаточно сил в своем сердце. Но собранные вместе, объединенные чувством долга и любви, они уже не могли думать каждый о себе и о своей судьбе отдельно — у них была общая судьба, и идти навстречу этой общей судьбе, встречать и принимать ее, какой бы она ни была, им казалось не только легким, но и радостным.

— А что с ним… — начала было Варвара и не смогла закончить: она не знала, как зовут танкиста с обожженным лицом, с которым Кустов ходил навстречу немецким танкам.

— С кем? — коротко бросил Кустов.

— Он еще стихи пишет…

Кустов не взглянул на нее и не ответил.

На четырех танках, из которых один был серьезно поврежден и часто останавливался, они вернулись в лес, где стояли тылы бригады. Танкисты сидели на броне и часто курили. Никто ни слова не промолвил за всю дорогу. Они подставляли лица встречному ветру, расстегнули комбинезоны, сбросили шлемы. Солнце радовало их. Иногда кто-нибудь закрывал глаза и запрокидывал голову, поднимая подбородок, чтобы поймать как можно больше смягченных встречным ветром солнечных лучей — каждой клеточкой, каждой порой кожи. Иногда кто-нибудь осторожно заскорузлым пальцем смахивал с глаз выжатую ветром слезу. Один попробовал запеть, прочистил кашлем горло и начал: «Три танкиста, три веселых друга…» Кто-то невесело засмеялся, — он оглянулся и умолк.

На опушке Варвара спрыгнула с танка и пошла назад к дороге. Кустов догнал ее.

— Вы куда?

Варвара пожала плечами она и сама не знала куда: в корреспондентский хутор, в другую часть?

— Оставайтесь… Вы теперь наша,

Варвара осталась.