Кзума разделся и лег на длинный стол.

— Он силен как бык, — сказал доктор, осмотрев Кзуму. — Но спускаться под землю ему пока рано.

— Йоханнес за ним приглядит, — пообещал Крис.

— Охотно верю, но вам обоим только бы нарушать правила. В один прекрасный день вы подведете себя под монастырь.

— А ты что скажешь, ирландец?

— Ничего с ним не случится, — отрезал Падди.

— А вы сами, Кзума, хотите работать под землей? — спросил врач.

— Очень хочу! — выпалил Кзума.

— Раз так, другое дело, — засмеялся врач.

Они вышли из приемной.

— Кзума! — окликнул его Падди. — Отправляйся мыться, а перед уходом зайди ко мне, ладно?

Кзума кивнул.

Оба белых ушли в подсобку, а Йоханнес повел Кзуму в душевую для горняков. По дороге он расшвыривал всех, кто попадался под руку.

— Меня зовут Йоханнес П. Вильямсон, — бушевал он.

Кзума, потупясь, шел следом за Йоханнесом. Рабочие потеснились, высвободили им место под душем. Они помылись, и Кзума подождал, пока Йоханнес зайдет в подсобку за Падди.

— Приведи мотоцикл, — велел Йоханнесу Крис.

— Пошли, — сказал Кзуме Падди.

Кзума и Падди направились к воротам. Крис, чуть отступя, шел за ними, замыкал шествие Йоханнес, толкавший сразу оба мотоцикла. Солнце клонилось к горизонту. Из-за поворота показалась колонна — во главе ее, по бокам, шли индуны — и зашагала к воротам. Слышался глухой топ-топ-топ-топ-топ топот шагов. Колонна прошла ворота и свернула налево. Справа показалась другая колонна и направилась к баракам.

— Если хочешь работать у меня, знай наперед, со мной никакие фокусы не пройдут, — сказал Кзуме Падди. — Под землей работа тяжелая, но если работать не за страх, а за совесть, все будет в порядке. Твоя задача — присматривать за рабочими. Следить, чтоб они не ленились. Это и будет твоя работа. Но чтобы руководить людьми, надо хорошо работать самому. Кто не умеет работать сам, из того никогда не выйдет старшого. Бывает, что рабочие сачкуют, тогда не грех их поучить. Здесь иначе нельзя, вот почему мне нужен сильный старшой. Но одной силы мало, надо уметь верховодить. Того, кто трусит, люди нипочем не послушаются. Так что тебе надо забыть, что такое страх. Под твоей командой будет пятьдесят человек. Кое-кто попытается нащупать в тебе слабину. Тебе придется дать им отпор, иначе твое дело швах. Кое-кто будет тебе завидовать: мол, без году неделя на рудниках, здешней работы не нюхал, а уже пролез в начальнички. И ко всем тебе надо найти подход, а сверх того как можно быстрее освоить работу. Будешь работать хорошо, я буду тебе другом. Нет — пеняй на себя. И вот тебе весь мой сказ. Я дельно говорю?

— Дельно, — согласился Кзума.

— Вот и хорошо.

Падди протянул Кзуме руку. Кзума потряс ее — это было рукопожатие двух сильных мужчин.

— Деньги у тебя есть?

— Нет, баас[5].

— Не называй меня баас. На, держи.

Падди вынул из кармана деньги, отделил Кзуме одну купюру.

— Там, внизу, у меня есть старые вещи. Утром возьмешь, что тебе нужно. Ну вот пока все.

Они подождали Йоханнеса и Криса. Белые сели на мотоциклы.

— Йоханнес, смотри пей в меру! — крикнул, отъезжая, Крис.

Йоханнес помахал ему.

— Пошли, — сказал он Кзуме.

И они зашагали к Малайской слободе.

Подходя к Лииному дому, они увидели, как из калитки вышла группка женщин. Лия, стоя в воротах, смотрела нм вслед — руки в боки, на губах кривая усмешечка.

— Привет, Кзума! — сказала она. — Как тебе работалось?

— Нормально.

— Привет, Йоханнес!

— Лия, вот он я. Меня зовут Йоханнес П. Вильямсон, и я не я, если любого сукиного сына не уложу одной левой! Скажи только слово, Лия, сестра моя! И я кого хошь в порошок сотру. Меня зовут Йоханнес П. Вильямсон, и я не я…

Лия засмеялась, потрепала Кзуму по руке.

— Пошло-поехало! И где только он успел надраться? Когда у него в кармане пусто, он приходит ко мне. А завелись у него деньжонки, только я его и видела: тогда он пьет у других. Куда это вы ходили, Кзума?

— Мы прямо с работы пошли к тебе.

— Так я тебе и поверила, — сказала Лия.

— Йоханнес уже из рудника вышел под мухой, — сказал Кзума.

Лия перевела взгляд с Кзумы на Йоханнеса.

— Он правду говорит, сестра, ей-ей. У моего белого было с собой виски, и он меня прямо там в руднике и угостил.

— А тебе-то виски понравилось? — спросила Лия Кзуму.

— А что, неплохая штука.

— Чего ж тогда ты так приуныл?

— С чего ты взяла?

— Тебе меня не провести. — Лия прищелкнула языком. — Я ж тебе говорила, ты еще дитя дитем, ничего в людях не понимаешь.

— Кто эти женщины? — спросил Кзума, пряча глаза.

Лия вскинула бровь.

— Это торговки пивом. У них круговая порука: если одну засадят, они сходятся, собирают деньги и вносят за нее залог. Вот и сегодня они сошлись, чтобы собрать деньги на тех, кого вчера арестовали.

— Понятно, — сказал Кзума.

Лия вгляделась в него, потом обернулась к Йоханнесу.

— Иди в дом. Там тебя твоя Лина ждет, и к тому же еще трезвая. Скажи Опоре, чтобы приготовила поесть.

Йоханнес вышел.

— Давай сядем, в ногах правды нет, — сказала Лия.

Они присели на длинную деревянную скамью у стены дома.

— А ведь ты виноватишь меня, думаешь, из-за меня этих торговок посадили. Думаешь, мне надо было предупредить их, что полиция придет копать в воскресенье. Так ведь?

— Мне-то что, мое дело сторона.

— Да нет, ты меня виноватишь.

— Кто я такой, чтобы тебя виноватить?

— А все равно виноватишь. Я по твоим глазам поняла, когда я тебе про этих женщин рассказывала. Верно я говорю?

— Верно, — чуть помолчав, согласился Кзума.

— То-то и оно! Вот от этого ты и приуныл. И почему?

— Я от тебя столько добра видел.

— Ну и что?

Кзума покачал головой.

— Я ничего не понимаю, ничегошеньки! Оставь меня в покое, женщина.

Лия улыбнулась, уставилась в пространство. И они долго сидели молча.

А вокруг них бурлила жизнь. Люди сновали взад-вперед. Дети резвились в канавах, играли, ели грязную апельсиновую кожуру.

Вечерами в Малайской слободе кипела жизнь. Пылкая, бурная, напряженная.

Люди пели.

И люди плакали.

Люди дрались.

Люди любили.

И люди враждовали.

Одни грустили.

Другие веселились.

Одни гуляли с друзьями.

Другие тосковали в одиночестве.

Одни умирали.

Другие нарождались на свет…

— Ты говоришь, что ничего не понимаешь в этой жизни, Кзума, а я, я вот понимаю. — Лия поглядела на него, и губы ее тронула улыбка, но глаза не смеялись. — Понимаю все, — шепнула она. — Выслушай меня, Кзума, — повторила ока уже вполне серьезно. — Я тебе еще раз попытаюсь втолковать, что такое городская жизнь. В городе ты с утра до вечера ведешь борьбу не на жизнь, а на смерть. Слышишь, борьбу! И когда спишь, и когда не спишь. И каждый борется только за себя. А иначе тебе каюк! Допусти только слабину, о тебя будут ноги вытирать. И оберут, и обведут вокруг пальца, и продадут с потрохами. Вот почему, чтобы жить в городе, надо ожесточиться, надо, чтобы твое сердце стало как камень. И лучше друга, чем деньги, в городе нет. На деньги можно купить полицию. На деньги можно купить человека, который отсидит за тебя в тюрьме. Вот какая она, здешняя жизнь. Хорошо ли, плохо ли, но от этого никуда не деться. И покуда ты этого не понял, Кзума, тебе здесь не жить. Там, в деревне, жизнь устроена иначе, здесь совсем не то.

Они снова замолчали. На небе зажглись звезды, взошла луна и поплыла по Млечному Пути на восток.

Розита, из дома напротив, завела патефон и, виляя пышными бедрами, вышла на веранду.

— Привет, — крикнула она через дорогу Лии.

— Пошли в дом, — недовольно сказала Лия. — Ужин, наверное, уже гогов.

— Мой белый дал мне фунт, — сказал Кзума. — Возьми у меня деньги: и ведь у тебя и сплю, и столуюсь.