— Помещиков много у вас в Калужской губернии?
— А где их мало? У нас, мужиков, земля — глина настоящая. На ней ни черта не растет, а у помещиков лучший чернозем. Правда ли, что революция? — недоверчиво посмотрел на меня Селин.
— Правда, Селин. Я слышал это в дороге. Скоро всем солдатам будет известно. А если неправда, так надо сделать правдой!
— Справедливо изволите говорить, ваше благородие!
Я вошел в благоразумно приготовленное Ларкиным помещение. Вымывшись с дороги, начал разбирать свой чемодан. Вскоре зашел Воропаев. Канцелярия полка на время пребывания полка в глубоком резерве переселилась в Омшанец.
— Привез что-нибудь? — обратился ко мне Павел.
— Многое кое-что, только не того, чего ты спрашиваешь.
— Что же ты? Так выпить хотелось!
— Остепенись, Павел, пьяницей сделаешься.
— Да уж лучше пьяницей, чем на фронте торчать!
— В окопах тебя никто не заставляет сидеть, сидишь ты в канцелярии, и пить основания нет.
— Давно это ты нравоучения читать начал? Надел погоны… кичишься.
— Да разве я кичусь? — удивился я. — Я говорю, что пьешь ты много.
— Много пьешь?! Уж не ты ли подносишь?
Видя ворчливое настроение Воропаева, я попробовал его успокоить привезенной новостью о революции.
Однако на Павла мои сообщения подействовали слабо.
— Если бы ты мир привез, я рад бы был. А то революция! Эка важность, если нас по-прежнему здесь держать будут! Мир нужен. Осточертела война! — истерично прокричал Воропаев.
— Какой ты чудак, — успокаивал я Павла, — раз революция, то и мир скоро. Посиди здесь. Я на минутку схожу к командиру с рапортом.
Оставив Воропаева пить чай, я оделся, прицепил револьвер и направился к штабу.
В одной из больших комнат штаба уже собралась группа офицеров, прибывших за получением жалованья. Среди офицеров я увидел Земляницкого, Борова, Остроухова и несколько других знакомых товарищей.
— А, Оленин! Вернулся… Что хорошего?
— Много. Такие, господа, интересные новости!
— Что такое, говори, говори! — обступили меня.
Молокоедов прикрыл свою шкатулку с деньгами и в свою очередь вытянул голову в мою сторону.
— Революция, господа!
— Что? Что? Как ты сказал?
— Революция, господа!
— Какая, где?
— Самая настоящая, красная.
— С зелеными ушами, — вставил Земляницкий.
— И уши красные и руки длинные!
— Довольно шутить! — крикнул Боров. — Говори толком, что знаешь.
— Свергнуты министры. Государственная Дума взяла власть в свои руки. Созданы Советы рабочих депутатов. Войска на стороне Думы. Слышно, что Николай отрекся…
— Чего вы здесь болтаете, прапорщик! — раздался за моей спиной резкий голос.
Я оглянулся. Позади стоял полковник Хохлов.
— Рассказываю новости, господин полковник, могу повторить: образовано Временное правительство, свергли власть старых министров, царю предложили отречься от престола…
— Вы что, прапорщик, сумасшедший или пьяны? — резко закричал Хохлов.
— Ничего подобного. Передаю верные слухи.
— Если, прапорщик…
— Поручик, господин полковник.
— Если, поручик, вы будете распространять такие вещи, то я немедленно отправлю вас на гауптвахту!
— Ваше дело, господин полковник.
Молодые офицеры, затаив дыхание, слушали мои пререкания с Хохловым.
— Я думаю, господин полковник, — обратился я к Хохлову, — что вам все это уже известно. В Петрограде произошла революция, и о ней на фронте не могут не знать.
— Когда фронт будет знать, вас не касается. А сейчас я вам воспрещаю, прапорщик…
— Поручик, господин полковник.
— …воспрещаю распространять подобные нелепости!
— Истинные факты, господин полковник.
— Петр Маркович, — обратился Хохлов к Молокоедову, — я вас прошу перейти для раздачи жалованья в мой кабинет, а вам, господа офицеры, — обратился он к присутствующим, — стыдно слушать всякие нелепости от солдатского прапорщика.
Я упрямился:
— Господа офицеры слушают рассказ офицера о том, что последний слышал в тылу, и господа офицеры должны знать, что там делается.
— Кончится тем, что я отдам распоряжение, чтобы вас посадили на гауптвахту!
Хохлов резко повернулся и быстро вышел из комнаты.
— Ты где остановился? — спросил меня Боров.
— Рядом с Блюмом.
— Я к тебе зайду.
Земляницкий:
— Я тоже.
Получив от Молокоедова жалованье, я направился к Блюму.
— Новости большие, Владимир Иванович, — начал я прямо с порога. — Революция!
Блюм недоверчиво посмотрел на меня.
— Хохлов так сейчас разозлился, что грозил на гауптвахту отправить. Все время называл «прапорщиком», а под конец даже «солдатским прапорщиком» назвал, у него внутренности перевернулись от слова «революция».
— А у вас откуда такие сведения?
— Я ехал в поезде, который последним отошел из Петрограда. Пассажиры рассказывали. Затем слышал разговоры железнодорожников в Киеве, Жмеринке. Я думаю, что в штабе полка уже известно, только молчат.
Рассказал Блюму все слышанное в пути.
— Не вовремя, — задумчиво проговорил Блюм. — Только было силы накопили. Америка в войну вступила, еще несколько месяцев — и немцам крышка. А ведь революция несет за собой развал фронта.
— Почему развал фронта? — возразил я. — Солдаты с большой охотой будут драться в чаянии получить землю от помещиков.
— Дадут ли землю-то мужику?
— Революция! Нельзя не дать!
— Вы говорите, что Родзянко с Милюковым предложили другую кандидатуру в цари — Михаила Александровича. А раз будет царь, то насчет земли вопрос сложный.
— Поживем — увидим.
Поговорив около часа с Блюмом, я пошел к себе, где застал пришедших Борова и Земляницкого.
— Расскажи, хлопче, подробнее, что ты знаешь. Этот сукин бис Хохлов помешал давеча.
Я повторил уже рассказанное Блюму.
— Ох, хорошо, друже, что революция! Только как фронт к этому отнесется?
— Фронт это — мы!
— Ну, не совсем «мы». Между солдатами запасных полков и солдатами фронта большой антагонизм. Фронтовые солдаты не любят тыловиков. Если там совершается революция, а фронту ничего не пообещают, то это может вызвать плохие последствия. Во всяком случае нам надо быть начеку. Безусловно будут попытки со стороны кадровых офицеров настроить солдат против революции. Подождем завтра. Какие будут сведения. А потом обдумаем, что надо делать.
На следующий день с раннего утра всему полку стало известно о происшедшей революции.
Через шоссе, по обе стороны которого расположено село Омшанец, протянулись красные плакаты с надписями:
В ротах ликование. Офицеры несколько испуганы, не зная, как себя держать с солдатами. Чувствуется напряженность.
Глава VII
Братание
После манифеста об отречении Николая, поступил второй манифест об отречении Михаила до созыва учредительного собрания. В предписании штаба армии предлагалось объявить манифесты по ротам и командам.
Во всех ротах и командах митинги. Офицеры разъясняют содержание манифестов, говоря, что образование Временного правительства является актом, направленным на мобилизацию всех живых сил страны для успешного завершения войны, т. е. победного конца.
Манифест Михаила Александровича несколько туманен.
Блюм говорит, что здесь скрытый смысл: мол, ежели Учредительное собрание выберет Михаила Александровича царем, то он примет императорский престол без возражений. А до этой поры он не хочет возиться с «грязным делом».
Так или иначе, царя нет.
Получены первые газеты.
Зачитываемся речами Милюкова, Керенского.
Интересует фигура Родзянко, этого маститого председателя Государственной думы, безусловно монархиста, который с непокрытой головой приветствует восставшие полки, приходящие к Таврическому дворцу.
Кадровые офицеры иронизируют над речами Милюкова, Керенского. Особенно отличается Хохлов, который презрительно подчеркивает каждую революционную фразу.