— Вот здесь мы и живем, — заговорил простуженным голосом майор Клунев, ленинградский парень, крепкого сложения, с увесистым маузером, свисавшим до колена. — Сегодня здесь, завтра там. Нечего греха таить, потрепаны мы в отступательных боях основательно. Командир у нас — генерал Грозов — тоже ленинградец, прекрасный человек, хороший товарищ, рассудительный и твердый командир. Он заявил, что с этих рубежей мы назад не сдвинемся, а вперед пойдем, когда окрепнем.

— продекламировал Клунев.

— Товарищ Малкин! — крикнул он лысому капитану — своему заместителю, — поройся там в вещевом мешке, нет ли чего…

— Есть товарищ майор. — Отложив в сторону раскрытую толстую книгу, Малкин достал из мешка флягу с водкой.

— По стопочке, товарищ, не желаете ли? — предложил майор.

— Не смею отказаться, я пожалуй, с довоенного времени не употреблял.

— Я почти тоже; через четырнадцать дней исполнится две недели, как ни капли не брал в рот, — сострил Клунев и налил себе, мне и Малкину по полному стакану.

За едой Клунев с жаром и горечью рассказывал о том, как их соединение за Петрозаводском с боем выходило из окружения. Между прочим, он рассказал, как на днях местные партизаны поймали кулака Демина, приехавшего с места поселения. Демин хозяйским глазом осматривал конфискованный у него дом с постройками, радовался приближению финнов и немцев и угрожал колхозникам долгожданной расправой.

— Ну, мы таких не милуем. Поймали и в трибунал. Да, если вас интересует, я предоставлю вам возможность участвовать в допросе пленного летчика эсэсовца, и вы почерпнете кое-что интересное. Может быть еще по чарочке? — спросил Клунев, — водка есть…

В это время со стороны противника начался артиллерийский и минометный обстрел. Снаряды полевых орудий и мины рвались то с оглушительным треском, то с визжащим хлюпаньем и посвистом. Я выглянул в окно, чтобы заметить вспышки разрывов и определить до них расстояние.

— Ничего страшного, — успокоительно заметил Клунев, — днем не пристрелялись, ночью будут зря переводить снаряды и мины. Если устали, ложитесь спать… на лежанку. В случае чего нас разбудят…

Не раздеваясь и не снимая сапог, майор положил маузер под голову, лег на деревянную кровать, притаившуюся за пустым шкафом, и через несколько минут захрапел. Я сел к окну и облокотился на подоконник. Легкой, чуть заметной изморозью подернулись стекла в раме. Узкий, острый месяц выглянул из-за леса, окаймлявшего южную оконечность Онежского озера, и быстро спрятался в тучке, должно быть решив, что при свете взлетающих и падающих ракет ему и делать нечего. Со стороны озера доносились отдаленные звуки орудийной стрельбы нашей флотилии. На улице деревушки, несмотря на позднюю ночь, заметно было сильное оживление: подходили с погашенными фарами грузовики, с них на подводы перегружались мешки, ящики, бочки, затем все это быстро и бесшумно исчезало в ночной мгле. Вдруг над деревней с воем пронесся снаряд, другой, третий, они разорвались неподалеку в поле. Еще один угодил поблизости — на задворках в гуменник. У меня зазвенело в ушах. Под окнами медленной походкой прошли два патрулирующих бойца, перекидываясь замечаниями:

— Сволочь, гаубицу пустил.

— Наши-то чего заглохли? Пукнут раз-два и молчат.

Опять где-то вблизи треснул снаряд. Напротив в избе звякнули стекла. Я инстинктивно дернулся за простенок. «Что это трусость или осторожность?» — спросил я сам себя и не знал, что ответить. С улицы опять донеслись голоса;

— Пойдем-ка, брат, по обочине. В случае чего, хоть в канаву сунемся. Пожалуй, накрыть может, в вилку берет.

— А я видел намедни, как наши зенитчики ихнего «мессера» распластали. Здорово получилось! В блин! Один-то успел с парашютом выпрыгнуть, захватили живьем. Из другого месиво получилось.

Бойцы в комнате проснулись, приподнялись с полу и лавок.

— Гадюка, сыпет и сыпет, хоть бы трошки заснуть дал.

— Опять беспокойная ночь, — зевая и свертывая цыгарку, проговорил очнувшийся Клунев. — А вы так и не ложились? — спросил он.

— Нет.

— Привыкнете. Ничего, сон свое возьмет. Сходите на улицу, проветритесь, крепче тогда уснете, — предложил Клунев, — только далеко не отлучайтесь.

Надев шинель и взяв винтовку из пирамиды, я вышел подышать свежим воздухом.

В темных переулках суетились связисты, стояли наготове санитары. Поскрипывали колеса повозок, вздрагивали заведенные моторы автомашин. Обстрел пока прекратился. Пройдя вдоль деревни, я спустился вниз с угорья к мосту, там, за бурливым ручьем, на холме начиналась другая, смежная деревушка. Она была темна и от безлюдья молчалива. В одной из избенок предательски светился огонек, резко просачивавшийся сквозь прозрачную маскировку. Я пошел на огонек.

В избе под самым потолком ярко светилась лампа. В углу за столом в этот неурочный, поздний час сидела девушка, накинув на плечи большой теплый платок. Она угрюмо и рассеянно взглянула на меня и взялась за книгу.

— Гражданка, у вас маскировка не в порядке. Вот это окно сильно просвечивает…

Скрипнули полати, и меня поддержал раздавшийся сверху грубоватый женский голос:

— Нюрка, ты чего, дьявол беззаботная, не спишь и не блюдешь маскировку…

Девушка захлопнула книгу, нервно сдернула с плеч платок и приткнула его двумя гвоздями к верхнему косячку.

— Ну, вот, давно бы так. Вы кто такие будете?

Девушка вместо ответа раскрыла книгу и, насупившись сделала вид, что погрузилась в чтение. Голос с полатей ответил за нее:

— Мы-то здешние, а она приезжая. По земельной части, окопы рыли…

Я не стал больше расспрашивать, вышел на улицу и снова с угорья спустился к мосту. Позади во мраке ночи чуть заметно выделялись силуэты мужицких изб. Они были видны только из низины; издали же казались чуть заметными бугорками, плотно прижавшимися к родной земле.

Почти всю ночь в этой непривычной обстановке я провел без сна. Утром два бойца привели девушку. Они задержали ее на рассвете при попытке перейти на сторону противника. Я сразу узнал ее. Это была ночная любительница чтения. Наши взгляды встретились. Она опустила глаза.

— Ваша фамилия? — отрывисто спросил Клунев.

— Демина.

— Позвольте, вы дочь приехавшего с поселения кулака?

— Хотя бы… — лениво ответила девушка.

— Так, так, — задумчиво промычал Клунев, — отведите ее, товарищи, в соседний дом к военному следователю Горелику.

…Днем, закрывшись в горнице, Клунев через переводчицу допрашивал пленного обер-ефрейтора Иоганна Гайслера.

Молодой, белобрысый, с полуоткрытым ртом немец, оказавшись в плену, делал вид, что он стал, наконец, кое-что понимать.

На все вопросы он отвечал сразу, с готовностью.

Внешне он походил скорей на общипанного индюка, нежели на обер-ефрейтора, награжденного Железным крестом второй степени. Нетрудно было догадаться, что этот крест он получил не зря. Неизвестно, какие он произвел разрушения на нашей земле и сколько жертв числилось в его послужном списке, — но они были.

Во время допроса дверь в горницу распахнулась, и в сопровождении адъютанта вошел генерал Грозов.

Присутствующие встали. Клунев отрапортовал:

— Разрешите доложить, товарищ генерал-майор, допрашиваем фрица…

— Уведите его, — кивнул генерал в сторону пленника.

Выглядел Грозов утомленным, но в разговоре и движениях не терял живости. На вид ему было лет пятьдесят. На нем была обычная солдатская шинель с петлицами; обыкновенная, хлопчатобумажная пилотка, немного помятая; высокие, видавшие грязь, сапоги.

Поговорив о разных неотложных делах, касавшихся Клунева, Грозов вкратце познакомил нас с обстановкой на здешнем участке фронта.

— Можно сказать безошибочно: план Маннергейма — соединиться с немцами в районе Тихвина и таким путем окончательно блокировать Ленинград, — план этот не прошел и не пройдет. Мы здесь сумеем задержать противника, если он еще и попытается итти в наступление. Одновременно будем вести тщательную подготовку с расчетом на длительную оборону. Правда, отдельные незначительные группы финских автоматчиков кое-где еще просачиваются в районе Подпорожья. Но эти недоразумения продлятся еще день — два, так между нами говоря, сюда подходит полнокровная стрелковая дивизия. И тогда все будет закрыто, безопасность обеспечена.