ПАУТИНА НА СТЕКЛЕ

Сплела любовь сомнений паутину,

Заволокла собой прозрачное стекло.

Забыв про всё, живу наполовину,

Неверие сразило, увлекло.

Из письма Владимира Петровича Демидова к своей жене Ольге Ивановне.

Я слышал, как ты ушла. Дом уже погрузился в сон, и темнота наполнила комнаты и залы. В тишине библиотеки под легкий треск догорающих в печи поленьев щелчок закрывшейся за тобой парадной двери был едва различим. Но я слышал. Потому что знал, что ты и сегодня уйдёшь. С тех пор, как по соседству у Воронцовых поселился Алекс Николаев, тебя словно подменили. Кажется, ты принимаешь всерьез его ухаживания, не замечая смеха и перешептывания за спиной. Ты влюблена в него, я чувствую это. Только влюбленная женщина готова в зимнюю ночь выйти из дома тайком.

Больше трёх лет такого не случалось. С тех пор как я вернулся с Поволжья, и были зачаты Володя и Анатоль. И после их рождения у тебя никого не было. И я позволил себе поверить, позволил надеяться, что больше и не будет никого. Никого, кроме меня. В последние годы мы стали близки, словно друзья, а не супруги, навязанные друг другу чужими договоренностями и обстоятельствами. Мы много разговаривали, ты часами сидела рядом со мной в библиотеке, занимаясь своим рукоделием. Многие вечера мы провели вместе, здесь, в этой комнате. Наши дети взрослели, крепла наша семья, и наша с тобой близость. Я был уверен, что твоё сердце готово принять меня как мужчину в своей жизни. Как своего единственного мужчину.

Но вот появился Алекс. И ты упорхнула. Моя маленькая птичка просто выпорхнула из своей клетки, ведь дверца была открыта. А я стою у окна, и лишь смотрю, как холодный ветер треплет кусты в саду. Если бы ты знала, как я ненавижу его, твоего любовника. Как представляю, что его бездыханное тело лежит на белом снегу, и метель заметает следы его увядшей жизни. Он забрал тебя у меня. Он украл тебя. Но я подожду. Его любовь – пустой звук, и как только стихнут сладостные речи, он найдет себе другую. А ты вернешься ко мне. И я прощу.

Сердце разрывается на куски, душа моя не знает покоя. Ты – моя жена перед Богом и людьми, а я лишь молчу, когда ты от меня уходишь на встречу к другому.

Февраль 1839 г.

Никогда не было отослано.

Село Семеновское Хатунской волости, 80 верст от Москвы.

15 мая 1839 г.

Внук и единственный наследник ныне покойного графа Владимира Григорьевича Соколова отвлекся от изучения документов, поданных секретарем сразу после завтрака, услышав легкое царапанье за дверью его рабочего кабинета.

- Входите, Наталья Владимировна! – с улыбкой ответил Владимир Петрович, ожидая увидеть свою шестилетнюю дочь, которая любила навещать его по утрам в кабинете, несмотря на строгий надзор нянюшки и просьбы матушки не мешать ему в утренние часы работы.

Тяжелая дверь отворилась и юная Наленька, как звали ее в семье, переступила порог. На личике ее румяном сияла довольная улыбка.

Владимир Петрович отодвинулся от стола и похлопал по своей коленке, приглашая озорницу присоединиться к нему. Девочка подобрала подол летнего платья и побежала к отцу.

- Доброго утра, Папенька!

- Доброго утра, зазнобушка моя, - ответил он, сжимая ее в объятьях. – Ты сегодня уже навестила своих подопечных на псарне? Никак разбежалась за ночь вся твоя домашняя школа для пушистых мальчиков и девочек?

Наленька звонко рассмеялась и, призывно заглянув отцу в глаза, сказала:

- А мы сейчас с тобой пойдем и всех соберем обратно!

- Наташа! – раздался звучный голос от двери. - Поднимайся в детскую, няня ищет тебя.

Владимир Петрович взглянул на свою пожилую тётушку, старшую сестру покойной матери, и, без лишних разговоров поцеловав дочь в теплую щечку, спустил её с колен. Наташа исчезла так же быстро, как появилась. Все в доме знали, что с тётушкой лучше не спорить. Женщина она была властная, холодная, и по обыкновению чем-то недовольная. Люди, дворня, крепостные в селе, и, конечно, семья, живущая в господском доме с нею вместе, предпочитали держаться от неё стороной. И лишь племянник спокойно вступал с ней в длительные беседы.

Сложная судьба была у Екатерины Владимировны Новосельцевой, всю семью свою она схоронила, и осталась последним живым ребенком графа Соколова. После гибели единственного сына, казалось, она помутилась рассудком. Тяжело с нею стало жить. Не любила она уже никого. Особенно не нравилась ей Ольга Ивановна, супруга Владимира Петровича. Невзлюбила она ее с первой встречи, всё в ней было неправильно с ее точки зрения: и хозяйство вела неумело, и одевалась словно крепостная, и молилась в церкви не с тем выраженьем в глазах, и детей рожала, то слишком толстых, то слишком красных, а в последний раз и вовсе близнецов родила, словно девка крестьянская ни в чем меры не знающая.

Владимир поднялся со стула, приветствуя тётушку. Та смело прошла в кабинет, шурша своими траурными одеяниями, которые не снимала вот уже более десяти лет с самой смерти сына в 1825 году. Опустилась в кресло возле стола. Расправила подол платья. Владимир Петрович молча ждал, когда она будет готова и заговорит о том, что тревожит её сегодня. Возможно, это будет что-то действительно стоящее потраченного времени.

- Доброе утро, Володя, - бесстрастно проговорила она, остановив на нем взгляд своих холодных серых глаз.

- Доброе утро, тётушка. Как сегодня Ваше здоровье? Навещал ли Вас лекарь этим утром?

- Пытаешься меня отвлечь? Где сегодня твоя супруга?

- По третьим дням на неделе до обеда Ольга Ивановна навещает своих подопечных в деревне, – моментально ответил он. - Уверен, что и сегодня у нее все по-прежнему.

Пока он говорил, тётушка удовлетворенно покачивалась, будто соглашаясь с его словами, однако грубая полуулыбка, напоминающая легкий оскал животного, говорила об обратном.

- Обманывает она тебя, Володя. Я тебе сразу сказала, черная у нее душа, глаза-то ясные, а душа гнилая. Не будет княжеская дочка детей своих сама кормить, кормилицу сыщет, вон бабы в деревне какие дородные! И якшаться с крестьянами не станет, словно сама только от них сбежала в барский дом. А я тебе сразу говорила, жениться надо было на Софье Дашковой, или в крайнем случай вон на этой, сестре ее старшей, Аннушке, эта хоть ведет себя как положено дворянской дщери. И одевается хорошо, и ребёнка своего воспитывает соответственно.

Екатерина Владимировна завела разговор на излюбленную тему, обсуждая Ольгу. И Владимир слушал её в пол уха, размышляя о своём. Вспоминал, как восемь лет назад пришел свататься в городской дом князя Баранцова. Дед его, граф Соколов, настаивал, что Володе пора жениться и приступать к работе в усадьбе. Он же выбрал для него семью, в которой к апрелю 1831 года было две дочери на выданье, двадцатилетняя Анна и Ольга семнадцати лет. Дед рекомендовал старшую, так как во всем любил порядок и последовательность. Но Анна была на прогулке, и молодой Володя Демидов даже не встретился с ней тогда. А Ольга приглянулась ему с первых минут. Кроткая, ясноглазая, с легким румянцем на высоких скулах и застенчивой полуулыбкой, которую пыталась скрыть, и русые волосы, сплетенные в косы, красиво уложенные вокруг ушей. Брак их хоть и был по расчету, но, как считал Владимир Петрович, это был правильный расчет, потому что прожив с супругой несколько лет, он был искренне к ней привязан, и даже любил. У них уже было трое детей, роды давались ей легко, и он надеялся, что будут еще дети. Он мечтал, что родовое гнездо его возлюбленного деда будет наполнено детским смехом и суетой большого семейства. А еще мечтал о том, что Оленька полюбит его, как женщина любит мужчину, и откроет ему своё сердце один раз и навсегда, как когда-то было в семье его праотца. Покойный граф Соколов прожил с супругой своей Елизаветой Ивановной в любви и согласии сорок девять лет, нажил пятерых детей, и когда она скончалась, он велел прорубить просеку, чтобы видеть из дома родовую усыпальницу в сосновой роще, где была похоронена его жена. При всём трепетном отношении к лесам в своих владениях, любовь к женщине оказалась сильнее. У матушки с отцом однако все было иначе. Отец имел многолетнюю связь с одной придворной дамой, и бедная матушка об этом знала, и не могла найти покоя. Умерла она рано, в тридцать пять лет, и ощущение виновности в этом отца не покидало Володю до сих пор.