— У тебя в конторе он может иметь своего? Негласного, так сказать. Вычислить можешь? Можешь. А потом через него поиграй.
— Все можно сделать, Семеныч, но уж больно хлопотно. У Черного-то мы уже все проработали. А этот — темная лошадка. Вот, например, есть оперативка, что он какое-то производство разворачивает в Лутохине. То ли цех по производству сухого мороженого, то ли маслозавод…
— И что, твой информатор не может разобраться? Ты уж постеснялся бы, гражданин начальник.
— Разобраться-то можно… Только вот нужно ли?
— Знать, Валера, нужно все. Знания — сила. Когда все знаешь, то приятней разговаривать. Меньше неожиданностей. Выкладывай, что ты знаешь по Лутохину.
— Не больше тебя, честное слово, — начальник УВД улыбнулся, — потому что без твоей «лицензии» он бы там не осел.
— Что я знаю, то я знаю. Но хочу знать, какие у тебя сведения.
— Затеял он там ликеро-водочный завод. Может, там и молочную продукцию будут делать для вида, но главное направление — водка. На базе гидролизного этилового спирта из той самой области, где твой лучший друг после Гитлера товарищ Греков законность поддерживает. Попросту говоря, будут разбавлять спирт водичкой и разливать в бутылки с наклейками «Столичная», «Русская», «Распутин» и прочая, прочая, прочая. Может, и коньячок типа этого «Наполеона» забацают. Подкрасят жженым сахарком — на вид не отличишь. И вот еще мне что доложили, знаешь ли: будто бы тебе от этого полезного для народа производства кое-какую долю предложили…
— А тебя, стало быть, забыли? — прищурился Иванцов испытующе. — Вообще-то надо бы не забывать. Но не в этом дело. Боюсь я, что все это — крупненькая подставка, которую соседский Греков с нашим покойным Балыбиным затеяли. Может, конечно, и не они именно, но при их посредстве. У нас, как известно, Виктор Семенович, теперь полный плюрализм, и политических сил, в отличие от добрых старых времен, до хрена и больше. Так что смотри не заглотни крючок. Кстати, это дело с угоном «уазки» могло тоже каким-то боком сюда цепляться… Подумай на досуге. Иванцов мрачно почесал нос.
— Вот жизнь пошла, мать ее растуды!
— Бывает хуже, но реже, — усмехнулся полковник.
Часть вторая НА РОДНОМ ПЕПЕЛИЩЕ
ГОСТЬ В ДОМ — БОГ В ДОМ
«Дернул же черт на эти танцы пойти!» — думала Вера Авдеева, отворачиваясь в сторону от парня, которого им с Надеждой пришлось вести из Лутохина в Марфутки. Он едва переставлял ноги, обвиснув на локтях своих спутниц, издавал какие-то нечленораздельные звуки, готовые вот-вот перейти в рыгание, и так чадил перегаром, что у Веры к горлу ком подкатывал.
— Вот зараза, а? — вслух ворчала Надежда. Она по ходу танцев приняла граммов двести, но ступала вполне твердо. Если б не она, то Вера ни за что не удержала бы пьяного от падения. Впрочем, если б не Надежда, то она и не стала бы этого делать. Уж насчет этого мужика она была уверена на сто процентов: это не герой ее романа. — Ну и гад, ну и гад! «Мы сидоровские — нас не споишь!» Болтун! «Провожу, если что, девочки!» Во провожатый, а?!
— Он, по-моему, спит уже, — заметила Вера. — Положим его куда-нибудь на травку, пусть дрыхнет. Сейчас тепло, не простудится.
— Ага, положи. А он утром с похмелюги придет и начнет мозги заполаскивать. И пока не нальешь — не отстанет.
— Так что, ради этого тащить, что ли? Притащим, он все равно к тебе утром похмеляться придет.
— Ни фига! — захихикала Надежда. — Это ты зря,
Вера! Если я его до дома доведу, то он утром свою заначку примет. Потому что отсюда, от дороги, ему так и так в Марфутки идти придется, а до моего дома — ближе, чем до его. Он ленивый — ужас! Лишних полета шагов пройти за похмелкой — и то не может. Вот ко мне и попрет. Мне это как-то без радости. Я, конечно, пару бутылок держу на всякий пожарный, как энзе, но не для такой халявы, как этот. Это же вообще не мужик, а смех один. В том году, когда ты уехала, была гроза с ветром, и ветку тяжелую от дерева мне на крышу бросило, два листа шифера раскололо. Ну, я его попросила помочь, так он, зараза, условие поставил — два пузыря. Представляешь? Мне Сашка Лушин за одну бутылку весь огород трактором вспахал под картошку, а этот за то, чтоб два листа шифера заменить, — два пузыря! То-то от него уже три бабы сбежали. Пьет безбожно, и пить не умеет. После трех стаканов орет, выступает, пока по роже не дадут. А как получит, то плачет, воет, кричит, что больной, что пойдет утопится, удавится, еще чего-нибудь сделает с собой. Обязательно кто-нибудь пожалеет и еще нальет. Так и ходит, пока не укачается. Дома он под кровать всегда пол-литровую банку ставит. Проснулся, поправился — и как огурчик до обеда. Там триста принял, подремал — и до вечера. Ну, а вечером опять оторвется на всю катушку. И так все лето, а потом домой в Сидорово катит на зиму. Такое чувырло — все ржут.
— На что ж он пьет?
— Там тысячу сшибил, там другую, кран свинтил где-нибудь, продал что-нибудь.
— Т-ты н-не п-права! — неожиданно громко, хотя и заплетающимся языком произнес герой этого устного очерка. Он даже дернулся, но Надежда его удержала, иначе пропахал бы дорогу носом.
— Не рыпайся, мать твою! А то болтану по роже!
Вера слушала все это, как всегда, вполуха. Ей было и тошно, и скучно, и страшно. Тошно было от присутствия упившегося мужика и веселенькой Надежды. Скучно — от того, что танцы за прошедший год мало изменились. Ни дисков новых, ни кассет что-то не появилось, аппаратура была донельзя заезжена и хрюкала, трезвых лиц, как всегда, не было. Наконец, Вере было всерьез страшно, потому что она очень сильно сомневалась, что это культурное мероприятие — поход на танцы в Лутохино — закончится благополучно и без жертв.
Погоду делала компания местных парнишек допризывного возраста, искавшая, кому бы настучать по роже, но в конце концов переругавшаяся между собой и отправившаяся куда-то во тьму на между-усобную разборку. Следом за ними убрались и злые, языкатые девки, размалеванные во все цвета радуги. Они приметили Веру и начали чего-то шипеть типа: «Джины за тридцать штук надела — и воображает!» Должно быть, у них тоже было желание подраться и выщипать прическу. Но тут появились две или три девахи постарше, подвыпившие, здоровые, с наколками на пальцах и плечах, которые стали обниматься с Надей, а заодно и с Верой, которая этого не очень просила. После этого наглые «тиновки» присмирели и прекратили прикалываться к Вере. Когда они ушли смотреть на то, как дерутся пацаны, оказалось, что зал клуба почти пуст. К Вере, Наде и девицам с наколками пристали три подвыпивших мужика из числа отпускников. Все они прибыли отдыхать на родину без жен и искали приключений. Потом, когда уже вышли из клуба, прицепился четвертый, вот этот, которого сейчас волокли под руки.
Надя в этой компании чувствовала себя как рыба в воде, а Вере все это очень напомнило последние годы замужества и авдеевских «контрагентов». Если б она не боялась в одиночку идти в Марфутки — уже стемнело, и в трех шагах ни черта видно не было, — то, наверно бы, постаралась улизнуть. Но было страшно, и она вынуждена была слушать всякую ахинею, которую несли поддатые мужики, перемежая ее крутой матерщиной. Шалавы с наколками — это было самое мягкое определение для этих дам — тоже говорили не пятистопным ямбом. Изредка начинали что-нибудь петь, то из классики блатного жанра, то из деревенского матерного фольклора, визгливо ржали, хватались то за мужиков, то за Надю с Верой, явно выказывая неразборчивость в сексуальной ориентации.
В конце концов всем дружным коллективом угодили в какой-то полу заброшенный домишко на дальнем от Марфуток краю Лутохина. Там обитали наколотые девахи, в прошлом не то высланные, не то рас конвоированные, но так тут и застрявшие. У них оказалась трехлитровая банка самогона, квашеная капуста прошлогоднего засола, огурцы и хлеб. Пили из эмалированных кружек.
Слава Аллаху, что мужиков было только четверо и шалавы после первых же «тостов» застолбили себе тех троих, что подошли первыми. Иначе бы Веру минимум напоили. Но им на двоих с Надей оставили вот этого, четвертого мужика, который очень быстро окосел и стал относительно безопасным. Правда, какое-то время он еще пытался что-то говорить и даже тянул руки, но в конце концов упал под стол от очень сильного толчка Надежды. Именно Надежда и предложила Вере покинуть это учреждение. Вышло это очень кстати, потому что те три пары, что образовались за столом, начали обжиматься по углам, вырубив свет, а одна даже вроде бы уже трахалась. Так что никто не заметил ни того, что Вера сумела поставить на стол почти нетронутую кружку самогона, ни того, как они покинули эту гостеприимную хату.