Не знаю, каким чутьем руководствовался Франек Завада, может, ему очень помог опыт конспирации, приобретенный за годы борьбы против оккупантов, но нам удалось благополучно добраться до нужного дома.

Дверь открыла молодая женщина с грудным ребенком на руках. По разговору я поняла, что это старшая дочь хозяина дома.

— Милька дома? — спросил Франек.

— Сейчас позову, — ответила женщина.

Почти тут же из соседней комнаты вышла Милька, и, пока Франек разговаривал с ней о чем-то своем, я в восхищении не могла отвести глаз. Да-а… Красивая девушка… Очень! Легкая, стройная, в нарядном платье, в модных туфлях. А я? Как я одета?! Грубые сапоги, мужская, большая, не по мне куртка, голова обмотана большим шарфом… Но ничего! Если доживу до конца войны — тоже буду носить и туфельки, и нарядные платья! Майор говорит, что у меня будет все самое красивое!..

Франек спускается в бункер, устроенный в подвале под домом, а мне хозяева предлагают остаться наверху, в комнате.

— Только, пожалуйста, где-нибудь поближе к бункеру, — прошу я: ненадежными кажутся мне все жилые дома!

Хозяин усмехается, успокаивает:

— Не бойся! У нас давно никаких обысков не проводят. Не до пас им сейчас. А тебе не все ж под землей сидеть, побудь хоть немного в комнате. Еще успеешь, наживешься в бункерах… Но уж если очень беспокоишься, то можешь переночевать на кухне…

Я подумала: и правда, должно быть, хорошо лечь свободно, вытянувшись во весь рост, свободно положить руки. Не то что в бункере: почти всегда сжавшись, в тесноте…

Как тепло и светло на кухне! Все чисто, прибрано, все бело. Как я отвыкла от такой белизны!

Охотно располагаюсь на широкой лавке. Сумка с радиостанцией — рядом. С наслаждением быстро засыпаю. Но хозяин трясет меня за плечо, смотрит встревоженно, шепчет:

— Скорей, скорей в бункер! Немцы!..

Вскакиваю, хватаю сумку с рацией, одновременно оглядываюсь на окно. Видно, как в предутреннем тумане, пробираясь меж сугробов, к дому идет группа солдат.

По цементным ступеням мы быстро спускаемся в подвал — большой, заставленный всевозможными бочками, кадками, ящиками. В углу насыпана куча каменного угля. Светит электрическая лампочка. В одном из закоулков подвала вход в бункер. Как похожа эта черная квадратная дыра на входы, а вернее, лазы во всех тех бункерах, где уже довелось мне быть!

А в дверь дома уже колотят прикладами, требуют открывать…

Пролезаю в бункер, вижу там настороженных, изготовившихся к возможной схватке Франека, Людвика…

Слышно, как хозяин закрывает декой вход в бункер, надвигает на деку большую тяжелую бочку с капустой, быстро гасит свет и выбирается из подвала.

Молча сидим в темпом бункере, тесно прижавшись друг к другу. Слышим шаги немцев в доме — почти над нашими головами. Слышим голоса солдат, шум передвигаемой мебели. А потом стук сапог доносится с цементных ступеней подвала. Кто-то из немцев включает электрический свет, решительно ходит по подвалу… И почему-то Милька тоже… ходит рядом с немцем… Шутит, смеется заливисто. Ее легкие шаги раздаются совсем рядом со входом в бункер. Во всяком случае, кажется, что она где-то возле нас: или рядом с бочкой, или… на самой бочке? Да, именно так и есть: Милька сидит на бочке, хохочет, заливается вовсю и кокетничает с тем самым немцем. Похоже, что он старший здесь: отдает какие-то команды. А Милька смеется и кричит солдатам, почти издеваясь над ними:

— Смотрите! Лучше смотрите! Возьмите лопаты и пересыпьте уголь, да весь по крупинкам!.. — Она с трудом отбивается от смелого ухаживания своего «кавалера» и все хохочет!..

А солдаты тем временем действительно пересыпают уголь — мы слышим его почти металлический шелест, слышим, как лопаты вгрызаются в черную жесткую гору, ворошат ее… Потом раздается стук переставляемых кадок, ящиков, бочек… И тут до нас доносится звук поцелуя…

— До завтра! — говорит нежно Милька. — До завтра! — Говорит, наверное, этому старшему. Потому что почти тут же рядом с легким постукиванием ее удаляющихся каблучков слышится и тяжелое цоканье подковок на солдатских сапогах, затихающие мужские голоса…

— Ну и отчаянная девица Милька! — вздыхает облегченно и качает головой Франек Завада. — Как она умеет провести этих солдафонов!

— Вылезайте, обошлось! — говорит хозяин, отодвигая бочку и открывая деку. — Спасибо Мильке. Не растерялась. Я уж было приготовился… к самому худшему…

Мужчины с шутками, распрямляясь, словно сбрасывая с себя напряжение пережитого, вылезают из бункера, уходят в комнаты. А я забиваюсь в самый уголок бункера, устраиваюсь в нем вместе со своей заветной подругой — радиостанцией и думаю: сколько мне еще испытывать судьбу? Не может бесконечно везти! Это — война. Надо понимать. Вряд ли удастся возвратиться домой, в свою любимую Москву. К этому тоже нужно трезво отнестись. Рыдать нечего. Война… Ну что ж… Если такое случится, я готова. Готова отдать жизнь за Родину, за нашу победу. Была готова к этому с той самой минуты, когда в сорок первом услыхала слово «война». Хотя тогда мне не было и пятнадцати. Готова была и в семнадцать, вылетая сюда, в Силезию, на второе задание командования. И если моя жизнь хоть на какую-то малость поможет приблизить нашу победу, я не дрогну… Хотя, конечно, будет лучше, если я успею еще что-либо полезное сделать. Еще хоть бы одну хорошую радиограмму передать в Центр!..

Уже добрых три часа мы с Франеком идем по горе — хотя и не очень крутой, но достаточно высокой. Я дышу, как паровоз. Приходится то и дело останавливаться, отдыхать. На одной из остановок Франек просит задержаться. Несколько раз поглядывает на часы, заметно беспокоится. Но вот почти внезапно раздвинулись кусты чуть в стороне от нас и на поляне появился Василий. Франек тихонько свистнул, Василий быстро подошел к нам. Взяв меня под руку, снял с моего плеча сумку с рацией, повесил на себя, сказал:

— Если что — успеешь перехватить ее…

Я пошла быстрее, задышала легче.

В клубах морозного пара мы вошли в дом. И сейчас же стоявшая у печи девушка подошла ко мне, протянула руку:

— Здравствуйте. Меня зовут Эльза.

Я крепко сжала ее руку, она улыбнулась в ответ. В эти короткие минуты, пока мы с ней смотрели друг на друга, я поняла: мы станем друзьями. Эльза была такого же роста, что и я, только более хрупкая, легкая в движениях. Светлые волосы, заплетенные в две косы, пышно взбиты над высоким чистым лбом.

Не находя еще первых слов, мы стояли и улыбались. Подошел Василий. Эльза вспыхнула. А я смотрела и удивлялась: Василии на глазах похорошел до неузнаваемости. Что-то новое, особо привлекательное появилось в выражении его тонкого, бледного лица.

Только теперь я поняла, чему улыбались в бункере у Янички майор и Василий…

Так непривычно стало мне, удивительно и тревожно жить в доме, ходить по комнатам… Бункера не было.

В первый же вечер Эльза повергла меня в страшное замешательство: провела в спальню и предложила располагаться на кровати с двумя пышными перинами.

— Как можно ложиться спать раздетой?! — недоумевала я. — А вдруг — облава? Вдруг — обыск, внезапный приход солдат или полиции?! Все эти месяцы в бункерах я спала, почти не раздеваясь, всегда готовая в любую минуту вскочить и бежать или защищаться… А здесь?!

— Если кто-то будет приближаться к дому — мы услышим, — успокаивала меня Эльза. — У нас хорошая собака — чужих не подпустит к дому просто так. Пока кто-то поднимается от шоссе, успеешь и одеться, и спрятаться в лесу. А из лесу ночью только партизаны могут прийти. Полиция и немцы ночью в лес не ходят…

Ах, если бы в самом деле в доме было так безопасно, как утверждала Эльза! Довольно скоро жизнь опровергла ее доводы…

Но было и что-то символическое в том, что из бункеров я перебралась в жилой дом. Что-то было! Что-то — предвещавшее скорый переход к нормальным условиям жизни.

Пребывание здесь сделало более тесной мою связь с Партизанской республикой. Всевозможные сообщения, указания от майора начали поступать быстрее.