— Ваше сиятельство, — доложил Репнину адъютант, — главнокомандующий направляет в помощь тяжелую кавалерию генерал-поручика Салтыкова.

— Очень кстати! — обрадовался Репнин и обратился к генералам Подгоричани и Текелли: — Наступил черед вашим гусарам. Атакуйте!

Прозвучали команды, и гусары с удальским гиканьем, с саблями наголо — молодцеватые, с начищенными медными пуговицами, сверкавшими в лучах утреннего солнца, — ринулись на врага. Умолкли на время пушки. Пехотинцы опустили к ногам ружья. Началось противоборство между двумя сторонами конников.

Татары, уже надломленные артиллерийским и ружейным огнем, потерявшие сотни убитых и раненых, на первых порах не оказывали сопротивления — были одержимы желанием подальше ускакать от проклятых русских пушек. Но когда до их сознания дошло, что пушки уже не палят, их преследуют одни только конники, к тому же несравненно меньшим числом, они приободрились, стали сдерживать разгорячившихся лошадей, с криками: «Алла-а, алла-а!» — снова сбиваться в кучу. В рукопашной татары умели драться не хуже русских.

Сеча получилась жестокой. Татар было больше, зато гусары выглядели свежее, были напористее. За их спинами стояли пушки, пехотные полки, которые в любой момент могли прикрыть их огнем. Но не только это придавало им силы. Они знали, что к ним на помощь уже мчится тяжелая кавалерия графа Салтыкова.

Татарам явно не везло, и они это чувствовали. Их сабли стали будто тупее и короче. Один на один с русским лучше не суйся. Русские наскакивают словно орлы. Русские теснят. О, Аллах, почему оставляешь своих правоверных, почему не даешь им удачи?

Но вот к сражавшимся подоспели татарские отряды из тех, кто, спасаясь от огня русской артиллерии, ретировался за холмы. Татары приободрились. Аллах наконец-то услышал их молитвы. Они остановили русских, стали охватывать с флангов, намереваясь взять в клещи. Чаша весов склонилась на сторону «правоверных». Теперь не им, а уже русским надо было обороняться.

Русские оборонялись изо всех сил.

— Держись, ребята! — перекрывая шум боя, подбадривал гусар генерал Подгоричани, с окровавленной саблей рвавшийся в гущу сражавшихся. — Держись, наши близко!

Вдруг за спинами татар ухнул снаряд, потом сразу два снаряда, три… Татары всполошились, стали осматриваться. Трудно было понять, кто мог открыть по ним огонь? Судя по доносившемуся грохоту, палили со стороны Прута.

— Братцы, в тыл татарам вышел Потемкин! — обрадованно возвестил Подгоричани. — Бей басурманов! Ура!

— Ура-а! — подхватили гусары, и сабли заходили еще быстрее.

Выход русских в тыл лагеря заметили и сами татары. Однако это событие не вызвало у них паники. В тылу оказался всего лишь небольшой отряд с батареей, перешедший с правого берега Прута по наведенному им понтонному мосту. То был авангард корпуса Потемкина.

Татары этого, конечно, не знали. Они приняли отряд за разведывательный и отделили против него от своей массы около двух тысяч всадников. Никто не сомневался в том, что этих сил будет достаточно, чтобы расправиться с русскими в два счета. Но русские, вышедшие к ним в тыл, оказались не из трусливого десятка. Они встретили атакующих таким плотным огнем, что те не выдержали и повернули обратно, оставив на поле боя знамя и более десяти человек убитыми.

Неудачная попытка заставить замолчать русские пушки, стрелявшие со стороны Прута, подорвала у татар надежду исправить положение. Они продолжали отступать перед наседавшими гусарами, а когда к тем присоединилась тяжелая кавалерия, повернули коней назад и, почти не оглядываясь, вытянувшейся кучей помчались в сторону южных холмов, надеясь найти там спасение. Небольшой отряд попытался пробиться в свой лагерь через Долину Чора, но попал в окружение гусар. Оказавшись в отчаянном положении, татары стали отстреливаться.

— Надо взять их живыми, — кричал гусарам генерал, — там сын хана.

Позвали пленного татарина, сказали ему, чтобы он прокричал окруженным требование о сдаче. Пленный так и сделал, но в ответ со дна оврага просвистел рой пуль. Потом стало тихо. Гусары решили, что обреченные совещаются, и стали ждать, какое те примут решение. Но вот снова прогремели выстрелы, и опять стало тихо.

— Братцы, — спустившись в овраг, прокричал гусар, — тут они того… Себя порешили. Ни одного живого.

Вскоре на край оврага вынесли мертвого юношу в богатой одежде.

— Он? — спросил пленного генерал.

Пленный опустился перед самоубийцей на колени и, подняв руки к небу, стал что-то выкрикивать на своем языке.

— Доставьте пленного главнокомандующему, — приказал генерал и поскакал к войскам, преследовавшим отступавшего противника.

Трагедия, постигшая татарскую конницу, разыгралась на глазах Абазы-паши и крымского хана Каплан-Гирея. От отчаяния хан до крови кусал губы.

— Это конец, я не вынесу позора.

— Еще не все потеряно, — бодрился Абазы-паша. — Смотрите, русских совсем немного, — показал он в сторону медленно приближавшихся каре корпуса Репнина. — Пусть только сунутся к нашим укреплениям, мои янычары выпустят им кишки.

— Я не уверен, что это их главные силы, — сказал хан. — Я слышу выстрелы за спиной.

В этот момент прибежал секретарь хана.

— О повелитель, русских идет тьма-тьмущая!

Хан с мрачным злорадством посмотрел на турецкого начальника: мол, что-то теперь скажешь?.. Абазы-паша, не ответив на его взгляд, вскочил на коня и поскакал к северным укреплениям. Ханский секретарь сказал правду: пространство от высот до самого лагеря пестрело от русских мундиров. Все стало ясно. Главные силы русских, оказывается, ждали своего момента на этом участке… Абазы-паша в бешенстве хлестнул себя плетью. Надо же поддаться такому обману!.. Но что же теперь делать? Через минуту русские будут здесь, а пушки, которые могли бы их остановить, переведены на правый фланг. Возвращать их на место теперь уже поздно.

— Спасайте обозы, спасайте пушки! — закричал Абазы-паша. — Янычары, задержите русских!

В лагере началась паника. Татары бросились срывать палатки, грузить в обозы имущество. Конники, боясь быть затертыми массой пехоты и арб, бежали первыми. Каплан-Гирей, гневно топая ногой, требовал коня. Но попробуй найти коня в такой суматохе. Секретарь подвел ему своего жеребца. Хан вскочил в седло и с горсточкой свиты поскакал в сторону южных холмов, куда отступила его разбитая конница.

Оставшись без лошади, ханский секретарь обнажил саблю, решив дорого отдать русским свою жизнь. Но его сбили с ног свои же, в панике убегавшие из лагеря. Он пытался подняться на ноги и не мог — его топтали ногами, словно тюфяк, оброненный с воза. Когда же наконец он смог подняться, то увидел перед собой русского.

— Турок, сдавайся!

Секретарь покорно бросил к его ногам саблю.

Глава V

Второй удар

Победа у Рябой Могилы была внушительной. Однако она, эта победа, еще не давала русским повода считать себя властелинами на арене военных действий. Противник продолжал сохранять за собой неоспоримые преимущества. Он все еще господствовал на обоих берегах Дуная, в низовьях Прута, обладал возможностями маневра в стратегически главных направлениях. Турки могли повести наступление основными силами по правому берегу Прута, в то время как татарская конница, оставаясь на левой стороне реки, стала бы угрожать сообщениям первой армии со второй. Противник мог, наконец, беспрепятственно перебросить свои силы на левый берег Прута и попытаться отрезать первую армию от ее тыловых баз, в том числе от Хотина.

Сложность положения заключалась еще и в том, что Румянцев не мог полагаться на помощь второй армии. Граф Панин находился далеко от Бендер — места своей конечной цели. По последним сообщениям, его войска лишь недавно перешли Буг и сейчас находились где-то на середине пути к Днестру. Словом, Панин не только не отвлекал на себя противника, но даже не обеспечивал прикрытие левого фланга первой армии.