— Распорядитесь, Николай Александрович, отроков вымыть, покормить и одеть. А там, Бог даст, на Отаити сородичей отыщем.

Приветливо встретила русских мореплавателей царица Полинезии — остров Таити. Не успели корабли стать на якорь на Матавайском рейде, как их окружили десятки лодок островитян, наперебой предлагавших апельсины, лимоны, кокосовые орехи, бананы, ананасы в обмен на безделушки.

Одним из первых прибыл к морякам с визитом король Таити Помаре с семейством.

Беллинсгаузен, как всегда, гостеприимно встретил симпатичного правителя острова, тот сносно владел английским, но удивил моряков после выпитого бокала вина.

— Рушень, рушень, Олесандр, Нопольон, — сверкая белыми зубами, смеялся таитянин, коверкая русскую речь.

Здесь же, за обедом, художник Михайлов набросал портрет гостя. Он пригласил моряков в гости. Несколько раз офицеры сходили на берег, нанесли ответные визиты, ощутили дружеское расположение островитян.

Как всегда, Новосильский отправился на прогулку с доктором. Блуждая по узким улочкам среди бедных хижин, они видели добротные каменные дома английских миссионеров, прочно обосновавшихся на острове.

— Однако сии дворцы, — Галкин кивнул на особняки, — задаром не сработаешь.

По пути зашли в церковь. Присмотревшись к богослужению, Новосильский прошептал:

— Гляньте, сколь завалено все кругом подношениями, не стесняются сим даже храм поганить священнослужители.

Во дворе церкви стояли бочки с кокосовым маслом, плодами арарута, лежали тюки хлопковой бумаги. С унылыми лицами складывали островитяне приношения.

— Видимо, мзда сия туземцам уже не в радость.

Вернувшись на «Мирный», мичман открыл дневник.

«Миссионеры обложили новообращенных христиан, с согласия Помаре, разными налогами, которые в бытность нашу на Отаити состояли из кокосового масла, арарута, хлопчатой бумаги и пр. и становились уже для островитян слишком тягостными».

Тепло прощались моряки с таитянами, покидая остров.

Время торопило, близилась весна, за ней короткое антарктическое лето, а до Австралии оставалось более тысячи миль.

Океан вновь открыл морякам свои сокровенности — остров длиной около шести миль. Беллинсгаузен решил дать ему имя своего верного соплавателя, командира «Мирного». Остров Лазарева был причислен к архипелагу Россиян.

Расставшись с открытым островом, шлюпы с каждым днем увеличивали южную широту. Казалось, ничто не предвещало опасности. Горизонт был чист, море спокойно, умеренный ветер позволял нести полные паруса без рифов. Но море есть море. Стихия обманчива, таит в себе опасности, подчас смертельные, особенно для не очень искушенного мореплавателя.

Солнце лишь коснулось горизонта, а противоположная, восточная сторона неба уже окутывалась исподволь синевой ночи. В тропиках ночь приходит на смену дня в несколько минут. Едва последний луч солнца скрылся в волнах за горизонтом, как густой мрак окутал шлюпы, которые шли теперь в темноте, словно проваливаясь в таинственную бездну…

Над бескрайней океанской чашей засверкал иссиня-черный сказочный небосвод. «Нельзя записать тропического неба и чудес его, — делился впечатлениями в свое время «моряк поневоле» Иван Гончаров[68], — которому отдаешься с трепетной покорностью, как чувству любви».

В такую-то именно ночь доктор Галкин, удобно расположившись на шкафуте, наслаждался тишиной и терпким благоуханием, любуясь мириадами ярких звезд.

— Не за горами встреча с южнополярными льдами, — позевывая, проговорил он подошедшему Анненкову, — таких картин не увидим.

На баке матросы и унтер-офицеры затянули грустную песню о ямщике.

Лазарев пристально всматривался в непроницаемую, казалось, темноту. Внезапно он опустил трубу и прислушался.

— Поворот через ветер, фордевинд! — скомандовал вдруг он.

Анненков, следивший за командиром, мгновенно отрепетовал:

— По местам! Магерман отдать и грот-марса булинь!

Резко накренившись на правый борт, шлюп быстро покатился на ветер.

Впереди, слева, блеснул яркий огонек, докатился раскат пушечного выстрела. «Восток» подавал сигнал экстренного поворота на обратный румб.

Встревоженный Галкин подошел к вахтенному лейтенанту.

— Чем объяснить, Михаил Дмитриевич, столь внезапную тревогу?

Тот взял доктора за руку, подвел к кормовому срезу.

— Видите что-либо? Нет?

Галкин пожал плечами.

— А теперь вслушайтесь.

Издалека едва-едва доносился глухой шум.

— Это разбиваются волны о коралловый риф, а вместо них, через четверть часа, могли бы вдребезги разбиться мы…

Последний день августа был несчастливым для «Востока».

На шлюпе гостили офицеры «Мирного» с командиром. Ночная завеса только что опустилась над океаном, шлюпы меняли галс.

Вдруг через открытое оконце с бака донеслось тревожное:

— Упал человек!

Первым выскочил на палубу и бросился к кормовому ялику, висевшему на талях, лейтенант Анненков. Следом за ним выскочили четыре матроса. Туда успели подать зажженный фонарь, и ялик полетел вниз, на волны. В это время подряд два выстрела пушки оповестили «Мирный» о происшествии, шлюп, пробежав по инерции два кабельтова, лег в дрейф.

Около часа ялик ходил галсами во всех направлениях, подошел «Мирный», но все усилия оказались тщетны. Упавшего не нашли. За борт свалился матрос Филипп Блоков.

— Прибежали с ним на бак раскрепить кливер, — рассказывал его напарник по вахте Платон Семенов. — Филька-то проворно на бушприт вскарабкался, стало быть, и лихо по бревну побежал к утлегарю. Ноги-то босы, бревно мокрое, склизко, ну и…

Опять, в последний раз, наступил черед Южного Ледовитого океана. Полярные льдины вновь приглашали свидеться и испытать в схватке стойкость россиян. Как и прежде, мореходы взяли курс на восток, отсчитывая последние меридианы восточной долготы.

В воскресенье 31 октября шлюпы покинули Джексон, но не успели отойти и на сотню миль, как начались неприятности.

Носовой отсек «Востока», около форштевня, дал течь. Журчание воды слышалось даже за всплесками волн. Срочно опустили пушки вниз, на жилую палубу, перетащили ближе к корме. Нос приподнялся. Течь убавилась, но не прекратилась. С этого дня на плечи матросов, сменявшихся с вахты, легла новая забота — беспрерывно откачивать воду.

В конце ноября на салинге закричал матрос:

— Впереди льдина!

Началась ледовая эпопея. Спустя неделю пересекли последний меридиан восточной долготы и перешли в Западное полушарие. Ледяные поля, между которыми еще вчера пробирались шлюпы, сомкнулись сплошной стеной и тянулись к югу насколько хватало глаз. Ветер дул попутный, и корабли двинулись вдоль кромки льда.

15 декабря Новосильский заметил обнадеживающие детали: «..лейтенант Игнатьев привез на «Восток» необыкновенной величины королевского пингвина, вышиною в 3 фута; возле него взяли на льдине шримса, которыми пингвины обыкновенно питаются. Но всего удивительнее, что в желудке пингвина найдены были маленькие кусочки горного камня. Стало быть, пингвин этот был недавно на неизвестном берегу, потому что самые ближайшие острова удалены от нас более чем на 2000 миль».

Где-то должна быть суша, Новосильский уже не сомневается.

«Положение наше… крайне опасно, — продолжал он запись на другой день. — Между тем мы не без основания думали, что вблизи нас должен находиться берег — пролетавшая над шлюпом эгмондская курица была вестницей его».

В Рождество опять не повезло «Востоку». В сильную зыбь, не послушав руля, шлюп натолкнулся на льдину. С размаху нос опустился на льдину, громадный шток станового якоря уперся и проломил обшивку.

Утром 10 января море к югу наконец-то очистилось от льда на две-три мили и шлюпы вошли в большую лагуну.

Появились вдруг киты, птицы закружились вокруг мачт. Колокол на «Мирном» звонко пробил семь склянок. Все офицеры и даже доктор вышли на шканцы. Новосильский глянул за борт: