Державин ухмыльнулся.

— Впоследствии, еще когда был солдатом, с возлюбленной девицей Веревкина свела меня путь-дорожка из Москвы в Казань. — Державин оглянулся. Жена Дарья Алексеевна вышла в детскую. — Чего греха таить, подле села Бунькова на Клязьме миловались мы с ней, любезничали вволю.

— А вспомни-ка свои воинские успехи в схватке с бунтовщиками Емельки Пугачева.

Державин оживился.

— Было дело, однако споро тогда их усмирили. Пришлось и мне самому, будучи посланным к Саратову, четырех злодеев казнью лишить жизни[9].

— За что такая кара суровая? — спросил молчавший до сих пор Резанов.

— Лихоимцы те на деле зверьми оказались, — продолжал Державин, нахмурившись. — Изловили по предательству людишек верного служаку, оберегавшего казну государственную, казначея Тишина с женою. Глумились злодеи пьяные над ними, раздели донага, жестоко надругались. Детей их, младенцев, на их глазах схватили за ноги и размозжили головы об стену. Потом самих повесили. — Державин посмотрел на гостей. — Рассудите сами, достойны ли жизни таковые преступники? А мне власть дана была на оное правосудие. Четырех зачинщиков приговорили к смерти и казнили прилюдно, сотни две иных высекли плетьми.

За столом установилось молчание. Лазарев поспешил перевести разговор:

— Позволь, Гаврила Романович, помнится мне, в ту пору ты впервой встретился с князем Потемкиным.

— Было дело, — встряхнулся Державин, — в отчих местах, в Казани. С докладом к нему прибыл, а он меня отчитал. Князь ревнив был в придворных делах, а я по недомыслию по пути в Казань заехал в Симбирск и представился его супротивнику генералу Бибикову. — Державин разлил вино по бокалам. — Однако при всем том, должно справедливость отдать князю Григорию Александровичу, имел он весьма сердце доброе и человеком был великодушным. Помянем его светлую память.

Тишину прервал Державин:

— Тарантас жизни моей по ухабам судьбы много раз подскакивал, падал, клонился опасно. Разное бывало. Однако Бог до сей поры миловал, — он кивнул на Резанова, — у тебя, мой друг, тоже встряски случались. Вспомни, как отводил тебя от двора князь Платон Зубов[10]. Заодно отнял у меня искусного секретаря и сослал в далекую Сибирь.

Лазарев с интересом разглядывал обер-секретаря Правительствующего Сената. Ему уже приходилось видеть Резанова в Сенате, знал он и об успешной его карьере.

В молодости служил в гвардейском Измайловском полку, в чине капитана вышел в отставку. Даровитого, смекалистого чиновника перевели в Петербург. В столице его приметил граф Чернышев, взял правителем канцелярии в Адмиралтейств-коллегию. Потом его забрал к себе Державин, в то время докладчик императрицы. Случалось Державину вместо себя посылать с документами к постаревшей Екатерине щеголеватого правителя канцелярии. Императрица обратила на него внимание, но и Платон Зубов не дремал. Под благовидным предлогом отправил его в далекий Иркутск, якобы разобраться с делами компаний, промышлявших в Русской Америке…

Державин отпил вина из бокала.

— Не было бы счастья, да несчастье помогло, — проговорил он, — Николай Петрович не токмо во всем разобрался исправно, но и любовь свою ненаглядную, Анюту Шелихову, оттуда привез.

Действительно, ехать в Иркутск Резанов не страшился, там жил его отец. Выполняя поручение, близко познакомился с известным промышленником и следопытом Григорием Шелиховым, загорелся его замыслами по освоению американских владений России… Влюбился в его старшую дочь Анну и вскоре венчался с ней. Брак оказался счастливым.

Вернувшись в Петербург, он подал Екатерине прошение о создании акционерного общества Российско-Американской компании. Но императрица не захотела давать монополию шелиховской компании.

— Однако новый государь понял всю пользу нашу, — пояснил Резанов, — всемилостивейше соизволил утвердить недавно образование компании. Нынче просим государя дозволить правление компании перевести в Петербург.

— Какова цель такого перемещения? — спросил Лазарев.

Резанов переглянулся с Державиным.

— Ты, дружок мой, далек от нравов столичных был, — рассмеялся Державин, — ныне все дела вершатся в петербургских канцеляриях. Покуда бумаги из Сибири да обратно перекочуют, лета многие минуют, а коммерция сего не терпит.

Державин разлил вино, ласково посмотрел на жену:

— Твое здоровье, Дарья Алексеевна, спаси Бог, что приветила гостей. Чаю, они теперь почаще у нас бывать станут…

Державин и Лазарев хотя и изредка, но навещали друг друга, а с Резановым Петр Гаврилович больше так и не встретился.

Осенью последнего года уходящего восемнадцатого века в одной из поездок по губерниям он простудился, однако виду не подал, ходил на службу. Потом вроде болезнь отпустила. Перед Рождеством, по указу Павла I, ему предстояло ехать с ревизией в Белоруссию.

— Зря ты, Петр Гаврилович, ревность свою выказываешь, пойдем вместе к генерал-прокурору, отлежаться тебе надобно, а не с кашлем в стужу ехать. Приключится что.

Лазарев испуганно замахал руками:

— Ни в коем разе. Сам знаешь тиранскую суть государя. Генерал-прокурор ему враз донесет о неисправности моей ревизии. Жди потом опалы или другой напасти. — Петр Гаврилович виновато улыбнулся. — Деток-то моих кормить надобно. Ну, а ежели, не дай Бог, что приключится, вся надежда на тебя, Гаврила Романович.

— Будь покоен, поезжай с Богом.

Предчувствие не обмануло Державина. На полпути в Белоруссию, не доезжая Пскова, Лазарев слег в Порхове, там и скончался.

Новый век начался несчастливо для Лазаревых, они осиротели.

В последних числах января директор Морского кадетского корпуса адмирал Голенищев-Кутузов[11] получил из канцелярии императора казенный пакет с письмом:

Первым был Андрей, вторым — Михаил, третьим — Алексей Лазарев.

На следующий день в корпус приехал Державин.

— Доложите директору, сенатор Гаврила Державин, — сказал он дежурному офицеру.

Голенищев сам вышел в вестибюль встретить старинного знакомца.

Поздоровавшись, взял его под локоть, и они вместе поднялись в кабинет.

— Слыхал о вашем прошении, Гаврила Романович, и весьма рад, что государь без проволочек решить соизволил по делу Лазаревых. Чем могу служить?

— Вы знаете, Иван Логинович, что покойный сенатор Петр Гаврилович Лазарев был мне близким приятелем. Потому святым чувством почитаю заботу о его сиротах. — Державин вынул платок, вытер глаза. — Дочь его, Верочку, взял к себе под опеку. Сыновей же, как желал покойный, определил под ваше попечение.

— Можете быть уверены, что у нас они получат достойное образование и великолепное воспитание.

— Когда и куда прикажете, ваше превосходительство, доставить отроков?

— Гаврила Романович, хоть завтра поутру, в это же время, я сам буду на месте, в крайнем случае распоряжусь своему помощнику.

Державин учтиво раскланялся.

Сквозь разбитое стекло на подоконник неслышно падали редкие снежинки. Метель крутила еще с вечера, и Мише невольно вспомнилась такая же вьюга год назад, когда вернулся из поездки отец и заболел. В каморе, где размещалось полторы дюжины кадетов, было довольно прохладно. Кадеты ежились под казенными одеялами и всхлипывали во сне. Справа, натянув на нос одеяло, спал старший брат Андрей, слева свернулся калачиком, укрывшись с головой, и тоненько посапывал Алеша.

…Вчера в полдень братьев привел Державин и сдал помощнику директора корпуса. Перед уходом наказал обязательно быть у него на Пасху. Потом Лазаревых повели в каптерку, выдали зеленые мундиры, белые чулки. Не успели они кое-как переодеться, как на них налетела туча кадет-одноротников. Они куражились, строили рожи, тыкали пальцами и кричали: «Новенькие, новенькие!»