— Перепроверьте мысли сих злодеев. В них есть немало полезного.

Едва начав работать в комитете, Сенявин встревожился за сына, Николая. Он стал капитаном, дежурил иногда в Главном штабе.

Как-то вечером его вызвали в караульное помещение, куда доставили подозреваемого по «Делу 14 декабря».

— Прошу принять арестованного Александра Грибоедова[87], — доложил сопровождающий офицер и выложил на стол объемистый пакет, — сие его бумаги для передачи по назначению.

Николай Сенявин посмотрел на арестованного. «Так вот какой сей знаменитый писатель». Он взглянул на пакет. В нем, видимо, основные улики против Грибоедова.

— Прошу пройти в кордегардию, — жестом пригласил Сенявин офицера.

Едва они вышли, Грибоедов взял пакет и спрятал под одеждой…

Спустя месяц Николая Сенявина арестовали. На следствии Перетц показал, что он когда-то вовлек Сенявина в Тайное общество, руководимое полковником Федором Глинкой.

В эти дни Николай I создал Верховный уголовный суд для следствия над главными зачинщиками восстания. В состав суда, в числе других, он включил Мордвинова, Сперанского, Сенявина. Тех, кого заговорщики прочили во Временное правительство…

Получалось, что сына будет судить отец… К счастью, Федор Глинка и главные руководители восстания отвергли участие в заговоре Николая Сенявина. Царь приказал освободить Сенявина-сына, «вменя арест в наказание», — значит, наказывать все-таки было за что…

Сенявин и Мордвинов ревностно стояли за незыблемость монархии. Здесь они были едины. Подошло время вынесения приговора.

— При всем осуждении главных виновников, — глухо сказал Мордвинов, — приговор о смертной казни подписывать не стану. Поймите, Дмитрий Николаевич, Кондратия Рылеева[88] я сам привел в Главное правление компании. Возвел в правители канцелярии, обустроил его квартирой у Синего моста, души в нем не чаял. — Он на минуту остановился. — И до сей поры верю в его бескорыстие и благородство.

Так и представили на утверждение Николаю приговор без подписи Мордвинова, единственного из членов суда.

Сенявину поручили подготовить эскадру для действий в Средиземном море. Соединившись с эскадрами Франции и Англии, русские моряки должны были помочь грекам пресечь разбой турок…

— Ваше высокопревосходительство, дозвольте салютовать крепости? — прервал раздумья командир «Азова» капитан первого ранга Михаил Лазарев.

— Добро, — коротко ответил адмирал.

Лазарев махнул рукой, и залпы корабельных орудий раскатами грома возвестили о прибытии русской эскадры. Корабли салютовали главной базе дружественного британского флота, кораблям на Спитхедском рейде.

Сенявин заметил, как стоявшие на палубах английские моряки с восхищением наблюдали за отменной выучкой русских экипажей.

Но внешнее благополучие эскадры не приносило полной радости и внутреннего удовлетворения адмиралу. За полтора месяца пребывания на эскадре Сенявин не раз сталкивался с произволом офицеров в обращении с матросами, который претил ему. Прежняя служба под началом Ушакова помогла понять ему душу русского человека. Всегда старался он, как мог, чтобы его подчиненные служили не за страх, а за совесть. И матросы отвечали ревностной службой. Тимофей Чиликин, Петр Родионов, Иван Ефимов, десятки и сотни в чем-то схожих друг с другом простых русских людей были близки и понятны ему.

Он навсегда усвоил, что дух матросов решает успех в бою. «Без духа ни пища, ни чистота, ни опрятность не делают человеку добра», — говорил он офицерам и учил видеть в служителях прежде всего людей и заботу о них почитать первым делом.

На следующее утро об этом и вел разговор адмирал с Гейденом[89] и Лазаревым. В прошлые годы службы он не знал ни того, ни другого, хотя о Лазареве был наслышан, — тот трижды ходил вокруг света; Гейден, круглолицый, с брюшком, голландец по происхождению, почти всю службу в России провел на гребном флоте, но император почему-то назначил его командовать эскадрой кораблей.

Полуденное солнце начинало припекать, легкий бриз врывался в открытую дверь, обдавая приятной прохладой лицо.

— Замечено мною, ваше превосходительство, — Сенявин повернулся к Гейдену, — что господа офицеры употребляют в обращении к служителям непристойные слова, а те, глядя на них, промеж себя сорят ругательства. — Сенявин, прохаживаясь по каюте, остановился перед Лазаревым. — Дошли до меня сведения, что офицеры «Азова», к примеру лейтенант Нахимов[90], хотя часто и по усердию к службе, но преступают меру наказания, дозволяют себе, сверх того, в пылу ударять служителей во время работы.

Багровое лицо Гейдена покрылось потом. Все это было для него не новость, но такое суждение начальства он слышал впервые.

— Посему, — продолжал Сенявин, — предписываю объявить господам командирам: приложить старания, дабы искоренить дурное обращение, а коли не исполнят сей запрет, взыскивать и наказывать строго. А вам, господин капитан первого ранга, — Сенявин обратился к Лазареву, — сие поставлю на замечание и предписываю виновных в рукоприкладстве офицеров арестовывать на три дня, сделав им строгий выговор. — Сенявин сделал паузу. — О сих позициях по эскадре приказ соответственно будет отдан.

Он, конечно, понимал, что ни внушения, ни его приказы не изменят сути самой системы отношения с нижними чинами на флоте, ибо эта же система господствует и во всем государстве. И все же он стремился уменьшить зло, хотя бы и на время…

Приказ адмирала произвел сильное впечатление на офицеров, особенно на молодых. Переживал и Нахимов. Прежние его взгляды на службу, на матросов, от которых требовали безупречного повиновения самыми суровыми мерами, казались незыблемыми. Упрек боевого адмирала прозвучал властно и заставил задуматься и пересмотреть многое…

В последний день июля к Сенявину прибыл русский посол в Лондоне, князь Ливен.

— Ваше превосходительство, нынче получено известие, что султан отклонил запросы союзников и не намерен прекращать разбой в Греции. Видимо, следует отправлять эскадру.

Сенявин согласно кивнул. Это предусматривала секретная инструкция царя.

Неделю спустя Сенявин собрал флагманов и командиров кораблей отправляемой эскадры. Он вручил Гейдену наставление по обращению с нижними чинами, его обучению и воспитанию. Оно было составлено в лучших ушаковских традициях. Но Сенявина беспокоило то, что русскую эскадру вел иностранец, хотя и обрусевший. Многие из них наводили порядок палкой, не вникая в душу русского человека.

— Дальнейший переход до Архипелага эскадры, состоящей по большей части из людей неопытных, требует экзерциций и строгой дисциплины, — наставлял Сенявин. — Господа же офицеры имеют ложные правила о дисциплине. Прежде всего должно научить людей, что им делать, а потом взыскивать с них. — Сенявин повернулся к Лазареву: — Зачитайте господам командирам наставление.

— «Корабль «Азов» на Спитхедском рейде 5 августа 1827 года… — начал Лазарев вполголоса, но четко. Документ подлежал оглашению только командирам кораблей. Отправляя эскадру в отдаленные места, флотоводец по-отечески напутствовал русских офицеров: — Должно требовать с гг. офицеров, чтобы они чаще обращались со своими подчиненными, знали бы каждого из них и знали бы, что служба их не состоит только в том, чтобы командовать во время работы, но что они должны входить и в частную жизнь подчиненных… Они должны знать дух русского матроса, которому иногда спасибо — дороже всего. — Начальник штаба на мгновение остановился. — Непристойные ругательства во время работы не должны выходить из уст офицеров, а неисправности и проступки матросов наказуются по установленной военной дисциплине».

Невольно вспомнил Лазарев беседы о нижних чинах с Завалишиным, который пылко защищал матросов. Но там был молодой мичман, недавно осужденный по делу декабристов на вечную каторгу, а здесь те же истины внушал заслуженный адмирал, честь и авторитет которого среди моряков на флоте были непререкаемы…