Странные вещи случаются иногда с овощами в тайге. С обыкновенными. Огурцами, редиской, капустой...

Два повара застрелили двух глухарей.

Один повар, по фамилии Христолюбов, звать – Юра, кормил геофизическую партию, базировавшуюся у озера Светлого, в двадцати километрах от Урая, – зачинавшегося тогда города шаимских нефтяников. Неподалеку отсюда – скважина Р-6, первооткрывательница тюменской нефти, пробуренная бригадой мастера Семена Никитовича Урусова. Места исторические, несмотря на обилие глухарей.

Фамилию второго повара я запамятовал. Знаю только, что был он кавказец, южанин. Должность он занимал очень далекую от плиты и лаврового листа, но какой же кавказец не изготовит вам пару национальных блюд! Отсюда у других народов твердое убеждение, что каждый кавказец – повар, что жарит- варит он – на особицу, по-кавказскому. Нам не суметь.

Итак, на августовской зорьке было застрелено два глухаря. Матерых. Упитанных. Зобы полны ягод, в кулак не вмещаются. Перо на зобах сизым блеском горит, темнозеленью отсверк дает, излучается.

– Ха-а-арош дедушка! – взвесил Юра на кухонных малых весах свой трофей. – Шесть килограмм потянул.

– Ха-ха!! – торжествовал кавказец. – Мой на полкилограмма больше! Больше! – крутил он под Юриным носом своим глухарем. – У тебя – дедушка, у меня – аксакал!..

– Не к рукам варежка... – свысока бросил Юра. – Ружье стреляло... А вот суметь приготовить, в дело произвести!..

– Ты меня будешь учить, да! Стажировать будешь, да! Практиковать будешь! – загорячился кавказец.

– Сразу не научишь, – отвечал на полном серьезе Юра. – Полтайги глухарей с тобой изведешь, пока какой-нибудь толк...

– Люди! Нет, люди!! Вы слышали голос из провинции! – завинтился перед собравшимися к весам геофизиками уязвленный сын гор. – Этот, извиняюсь, кашевар с черпаком хочет учить меня жарить дичь! Скажите, де-вуш-ка... молодой человек... Не спрашиваю – кушал ли ты, спрашиваю – видел ли ты когда-нибудь фазана! Фазана!! Такой птица есть. Глядел такой птица!

– А чего там глядеть! – процедил Христолюбов.– Перо плюс перо плюс перо и зародыш мяса. То ли дело – наш дедушка! На барана бог ростил, – повзвешивал он в обеих руках своего глухаря.

– Ну, хорошо, хорошо! Пусть дедушка, пусть твой баран... Жарь дедушку ты, жарю дедушку я. Вот ребята – свидетели. Они судят потом, они пробуют... Они скажут, если не проглотят язык на моем глухаре, чей еда – настоящий еда, чей тошнотик, гастрит – тьфу – трава! Когда жарим, скажи! – подступил он вплотную к Юре.

– Вечером и зажарим, – отвечал спокойненько Юра. – Народ как раз весь будет в сборе... Жюри изберем.

– Вот, вот-вот-вот! Жюри! Раз в три сутки, но умное слово. Мы жарим, жюри жареное кушает. Хорошо, – согласился кавказец.

– Только ты выпотроши... своего. А то накормишь тухлятиной. Жюри – тоже люди, а не шакалы какие-нибудь, – снабжал Юра кавказца советами.

– Он меня будет учить!! – рванул, вздернул за шею своего глухаря заводной, щекотливый южанин. – Учи эту... свою пимокатова дочь, – подпустил скорпиона в известную Юрину рану.

– Не горячись, стрелок, мазать будешь, – улыбнулся Юра сопернику.

– Чего мазать!

– Хлеб маслом.

– Ка-ше-вар!

Вот так оно получается, если два повара добывают двух глухарей. Конфликт получается...

Отзавтракав, кавказец отправился «простреливать» очередное болото (он был взрывником), а Юра... Юра заторопился в Урайский аэропорт.

Нынешний северянин – далекая неродня тому медвежеватому, медлительному стереотипу, окающему и однакающему во всех озвученных произведениях искусства, а в неозвученных – ядущему строганину со строганиной, стреляющему «хозяина» под леву лопатку, соболя же не иначе, как в… глаз. Нынешний северянин – это современник в ассортименте. «Букет народов с народностями», как выразился по окончании последней переписи населения один районный статистик.

Едут на нефть и на газ «по предложению министра», «по велению сердца», по комсомольской путевке, по оргнабору, по распределению. Едут «посмотреть мир», «испытать себя в трудном деле», заработать на «Жигули», вообще – подработать.

Ни одна из этих распространенных причин явления человека на Севере Христолюбова не коснулась, быть учтенной не может. Он «возник» на тюменской земле, как он сам объясняется, «по религиозным мотивам».

Скажет так – вот уж и чуден тебе современник, ибо бога в Сибири не густо, святость еще до Распутина подрастеряли – тут не «спасаться», а, всего явственнее, согрешить. Ждешь от Юры подробностей...

Справляли по тестю «сороковины» в Мордовии. Тесть – бывший мастеровой человек, пимокат, весь свой век в поте лица своего катал землякам и окрестным сельчанам валенки. Принесут ему фунтов пять- шесть поярковой шерсти и живут потом в сладкогубой надежде: откатает-де пимокат, что игрушечки, обувь- чесанки. Поярок-то – шерсть знаменитая, в лучшем качестве. С молодой овцы, первой осенней стрижки. Руно мягонькое, податливое, словно тот воск. Из него даже шляпы сгоняли. Так и называлась: поярковая шляпа. В высшем качестве шерсть...

Тесть по шляпам-то не премудр был. Зато сколько и как подмешать в чудо-шерсть коровьей линьки, овечьей «Веснины», а то и грубоостной тулупины (тулупы мог стричь) – тут поискать надо было против него «составителя». Умозрительно, без весов насобачился. Горсть туда, горсть оттуда, горсть в поярок и горсть из поярка. Перебьет потом чертоплешь сию с шерстью агнцевой, и прекрасные получаются валенки. Поярок все свяжет.

– Колбасный обрезок в голяшку могу закатать! Пук щетины в подошву зарощу! – похвалялся он зятю.

С прилежанием и любопытством превзошел Юра все тонкости ремесла, а вот разбавлять и подмешивать шерсть, хоть и жил он у тестя в дому, так-таки и не нахимичился. Рука совестилась, и на тестя противно было смотреть.

Может быть, потому и высказал Христолюбов в день тестюшкиных «сороковин» роковые для собствен ной участи, невоздержанные слова.

– Он сейчас, Тимофей-то Васильевич, на гауптвахте у бога сидит, баланду голимую ест. Валенки... валенки, которые на земле замастыривал, перед боговы очи теперь растеребливает.

Теща заголосила от этих кощунственных слов, в унисон засморкалась и взвыла жена – пимокатова дочь.

С этого злополучного дня и началось для него самого в доме тещеньки откровенно собачье житье. Ни блинка ему масленого, ни цельного молока и ни венечка в баню свежего. В доме гнет, тишина. Один раз возвращается, смотрит: в собачнике раскладушка раскинута. Не поскупились – купили... Рваньем-барахлом всяким застлана. Пытался переговорить по этому поводу с пимокатовой дочерью – молчит, как оглухонемевшая.

Продал Юра дипломированных своих кобелей, поцеловал ребятишек – Витальку с Наташкой и... завербовался на «нефть». Спасибо Семену Урусову – к тому времени выдал фонтан. Вот ведь что значит одно неосторожное, антирелигиозное слово!

Итак, он отправился в аэропорт.

Каждый повар практически тот же снабженец. Интендант в перспективе. Не соли, так перцу добудет.

Озеро Светлое, как было сказано выше, находится в двадцати километрах тайги от Урая. Тем не менее по каким-то каналам прознал Христолюбов, что именно сегодня должны приземлиться в Урайском аэропорту два борта с раннеспелой капустой. Еще пасся на ягодах вольно глухарь, а к капусте уж Юра подкрадывался, вон откуда прицеливался. «Съезжу, добуду ребятам на щи. Расстараюсь. Осточертели, обрыдли им макароны, консервы, крупа... В других местах щавель растет, крапивка молоденькая, лебеда, а тут – ни зеленинки – суп взвеселить. Хорошо – ягода уродилась. Голубика, брусника, клюква уже доспевает. Киселями хоть ублажаю ребят».

Теперь к этой доброй заботе прибавился и глухарь. С глухарем не подгадить...

Слух о двух бортах капусты в аэропорту подтвердился. Вот-вот – и должны приземлиться. Молодому Ураю мерещились свежие щи. Из раннеспелой, белокочанной...