Можно ли выдумать более изощренную пытку, чем разбудить человека звонком мобильника? Пронзительное дребезжание, подхлестываемое отчаянием, превращается в грохот отбойного молотка, скрежет вагонных тормозов, крик боли, оглушительное тарахтение, буравящее тяжелую тишину утренней пустоты. Придется отозваться, иначе смерть. Спотыкаясь о пустые бутылки (от старых напитков с неудобопроизносимыми названиями), тычась лбом в полуприкрытые двери, он обрушивается наконец всем телом на что-то холодное и металлическое, угодив рукой в вязкую грязную массу. Право же, внешняя пожарная лестница с расшатанными ступеньками не так опасна для черепушки, хотя перила там держатся на одном болте.
Ни тени воспоминаний о вчерашнем, никаких планов на вечер. Пока можно разве что слушать классическую музыку, разглядывая собственное отражение в выключенном телике. Или уставиться в потолок, высматривая там порнографические узоры, слишком замысловатые, чтобы их здесь описывать. Но черт раздери, что же предпринять, чтобы вновь обрести утраченный вчерашний порыв? Можно из последних сил удерживаться от рвоты – но что этим докажешь? И ждать, когда кончится век. А он отнюдь не спешит издохнуть.
Брийян встает и делает несколько неуверенных танцевальных па. Неторопливо потягивается, пока поле его зрения (ограниченное гигантским окном гостиной) пересекает вертолет. Наконец, повалившись на диван, Брийян берет телефон. Почему пауки никогда не попадаются в собственную паутину? Облака летят слишком быстро, скоро покажется солнце и опять начнет накалять асфальт. Удовольствие имеет одно важное достоинство: в отличие от счастья, оно существует. Да, хорошо, я возвращаюсь в Париж, я тоже тебя люблю скучаю извини извини извини жди прилечу.
Который сейчас может быть час? Сквозь жалюзи проникают полоски светящейся пыли. Неистовая, безрассудная страсть в сопровождении фортепьяно. Надорвать сердце, погубить ради кого-то свою жизнь и плакать: горячо-горячо! Не понадобятся ни таблетки, ни плетки, ты будешь весь во власти Ее глаз и губ. И чтоб при воспоминании о Ее поцелуях и духах перехватывало дыхание!
Лучше всего, если сначала ты Ей не понравишься. Сколько блаженных страданий при мысли, что, быть может, другие кладут голову во впадинку Ее плеча. В померкшем Париже ты станешь глазеть на счастливых прохожих, выдыхая облака грусти. Если повезет, это томление сделает тебя застенчивым и ты перестанешь колебаться в выборе между Ею и дурью, твоя новая дилемма будет: Она или самоубийство.
Любить или делать вид, что любишь, – какая, в сущности, разница, если удается обмануть самого себя?
ДЕНЬ, КОГДА Я НРАВИЛСЯ ДЕВУШКАМ
Стоит ясный день. Именно стоит, поскольку еще вчера он лежал в лежку. А я вас уверяю, это странное ощущение: видеть, как день реально встает на ноги.
Жизнь моя превратилась в ад, какого я злейшему врагу не пожелаю. Я не спал уже с полгода. Желудок горел, несмотря на ниагары маалокса, жена отчалила со звездой шоу-бизнеса, детей у нас не было; короче, я жил в Париже, а на дворе был 1994 год. Меж тем в то утро, вместо того чтобы скулить, я сам как раз захотел встать на ноги. Как день.
Нет, кроме шуток. Было что-то такое в воздухе. Я это почувствовал, едва выйдя из дома. Мне улыбнулась какая-то девица, а вслед за ней и ее подружка. По графе «улыбки незнакомых девушек на улице» я за десять минут превысил свою среднюю недельную норму. И я сказал себе: надо пользоваться, пока везет.
Подцепить обеих девиц совершенно не стоило труда. Как всегда в подобных случаях, одна была хорошенькая, а другая – дурнушка. В итоге это означало, что придется платить за два кофе (три, включая мой).
Я предложил:
– Сядем на террасе?
– Это еще зачем? – откликнулись они хором. – Если хочешь заняться с нами любовью, мы – за. И незачем платить за два кофе (три, включая твой).
Хорошенькая поцеловала меня в губы, поработав у меня во рту язычком. Дурнушка не без деликатности провела рукой по моим причиндалам. Хорошенькая запустила ручонку мне за рубашку, обследуя мой безволосый торс. Дурнушка разбудила к жизни мой агрегат. Хорошенькая потянула меня за волосы. Дурнушка поцеловала взасос хорошенькую. Дурнушка оказалась гораздо хорошее хорошенькой.
И все это происходило прямо на улице, на глазах у невозмутимых прохожих. Говорю же вам: это утро началось не так, как положено.
Мы направились к скамейке, и пока я лизал ухо хорошенькой, дурнушка меня оседлала. При отсутствии трусов все у нее внутри было устроено очень удобно. После нескольких пырков мы кончили одновременно.
Наверно, мы очень громко кричали, ибо, открыв глаза, я увидел вокруг скамейки изрядное скопление народа. Некоторые зрители даже стали кидать нам монетки. Как только мы их подобрали, обе девицы испарились.
Я не спеша застегнул пуговицы на своих белых джинсах «501». Никогда ничего похожего со мной не случалось. Видал я и самоубийства, и смертельные передозировки, и супружеские измены. Участвовал в телепередачах. Пару раз мне даже случалось переодеваться женщиной. Но никогда, ни разу в жизни я не трахал незнакомых дам без презерватива и не представившись. Мое существование потекло далее по собственному инфернальному курсу в направлении незнамо чего.
Я продолжал фланировать по бульвару. Люди насвистывали, смеялись, некоторые даже пытались заговорить с первыми встречными. Весь город источал любезность, словно Господь внезапно удвоил содержание кислорода в атмосфере. Я вошел в бистро, и Аврора сделала мне знак. Аврора – девица из бара. Она всегда носила «боди» в обтяжку с голыми плечами. Грудь – 92. В общем, я был от нее без ума.
– Никогда не догадаешься, что со мной стряслось, – начал я с места в карьер. – Я только что трахнул двух девок прямо на скамейке.
Она глянула мне в глаза.
– Послушай, ты, конечно, не секс-символ, но кое-какой шарм имеется. Ты ведь давно вокруг меня крутишься. Что, если мы уладим это дело в ladies room?
– Что? Прямо там? Сейчас?
Аврора и не думала шутить, а я не видел причин для колебаний. В конце концов, ежели кто-то постановил, что мне положено коллекционировать оргазмы именно в этот день, я буду последним, кто станет сопротивляться. Пока я поднимался вслед за ней по винтовой лестнице, она с головы до пят затопила меня своим светозарным ароматом.
В клозете мочились два типчика. Когда мы вошли, их глазам предстала следующая картина: рука Авроры у меня в распахнутой ширинке, мой здоровячок торчит тверденький, ее майка закатана бубликом поверх грудей, а наши раскрасневшиеся лица так и пышут жизнью. Все это их очень взвинтило. До такой степени, что они пожелали присоединиться к нам с приборами наголо. Аврора приняла их во все дырки. Каждый получил по достоинствам, у всех било прямо фонтаном, а она и не поморщилась. Что же до меня, я злокозненно оставил в ней несколько миллионов сперматозоидов.
Я все меньше и меньше понимал, что вокруг творится. Неужели современное общество превратилось в широкоформатный порнофильм под открытым небом? А может, я просто стал прекрасен собой?
Во всяком случае, я нравился. Это был бесспорный факт – и большая для меня новость. Я не склонен к поспешным обобщениям, но обстоятельства вынудили меня констатировать, что моя беззаботность и молодость, чистая рубашка и здравый ум совершили чудо, превратив меня в сексуальный дорожный каток. Три женщины за одно утро! Какие добрые дела я совершил, чтобы удостоиться такого воздаяния?
Позже, когда послеполуденный жар уже навалился вовсю, я ехал в автобусе. Там я занимался любовью с Жозефиной, Мюриэль, Антуанеттой, Паскалиной, Анной-Кристиной и Наоми между остановками Бак-Сен-Жермен и Трокадеро. Даже одна немецкая такса по имени Марсель не устояла и потерлась о мою брючину.
Только моим неотразимым шармом объяснить это было невозможно. Тут крылось что-то другое. Подобная мысль – свидетельство не самоуничижения, а трезвости рассудка.
И вдруг мой взгляд задержался на газетном киоске. Так вот в чем дело! На первой странице «Фигаро» крупными буквами было написано: «ОТКРЫТА ВАКЦИНА ПРОТИВ СПИДА!» Заголовок в «Либерасьон» возвещал: «ИММУННОДЕФИЦИТ В БОЛЬШОМ ДЕФИЦИТЕ!» К несчастью, автобус ехал слишком быстро, и я не смог разобрать, что писала «Монд».