— Здесь, — негромко произносит Джонни.

Я смотрю на участок с примятой травой и вижу голый клочок земли, на котором остался след — здесь что-то тащили. Джонни уже снова шел вперед, следуя за примятой травой.

— Его утащили гиены?

— Не гиены. Не в этот раз.

— Откуда Вы знаете?

Он не отвечает и продолжает двигаться в сторону рощицы с деревьями, в которых я теперь могу узнать смоковницу и мушмуловидную хурму.[56] Хотя я не вижу реку, но слышу, как она бежит где-то неподалеку и думаю о крокодилах. Везде, куда в этом месте не брось взгляд, — на деревьях, в реке, траве, — поджидают зубы, чтобы укусить, и Джонни полагается на меня, чтобы заметить их. Страх обостряет мои чувства, и я вижу детали, которых прежде не замечала. Поцелуй прохладного речного ветра на моей щеке. Свежевытоптанная тропинка в траве, пахнущая луком. Я присматриваюсь, прислушиваюсь, принюхиваюсь. Мы команда — Джонни и я, и я его не подведу.

Внезапно я замечаю в нем перемену. Его негромкое дыхание, его внезапную неподвижность. Он больше не сфокусирован на земле, а выпрямился в полный рост, расправив плечи.

Сначала я ее не вижу. Затем следую за его взглядом до дерева, которое цветет перед нами. Это раскидистая смоковница, величественный образчик с широкими ветвями и густой листвой — тот тип дерева, на котором бы захотела построить домик швейцарская семья Робинзонов.[57]

— Вот ты где, — шепчет Джонни. — Какая красивая девочка.

Только после этого я замечаю ее, прижавшуюся к высокой ветке. Самка леопарда почти незаметна, поскольку удачно скрывается в тени пятнистых листьев. Все это время она наблюдала за нами, терпеливо ожидая, пока мы приблизимся, и теперь изучает нас своим острым разумом, прикидывая свой следующий шаг, так же как и Джонни прикидывает свой. Она лениво постукивает хвостом, но Джонни остается совершенно неподвижным. Он поступает именно так, как советовал и нам. «Пусть кошка видит ваше лицо. Покажите ей ваши глаза, смотрящие вперед, покажите, что вы тоже хищник».

Проходит мгновение, мгновение, в которое я еще никогда не чувствовала себя такой испуганной или такой живой. Мгновение, когда каждый удар сердца посылает до самой шеи резкий прилив крови, свистящей в моих ушах словно ветер. Взгляд самки леопарда останавливается на Джонни. Он по-прежнему держит перед собой винтовку. Почему он не стреляет?

— Отойди, — шепчет он. — Мы уже ничем не можем помочь Исао.

— Думаешь, его убил леопард?

— Я знаю, что это сделала она. — Он вздергивает голову в едва заметном жесте, по которому я почти соскучилась. — Верхняя ветка. Слева.

Она свисала оттуда все это время, но я не заметила. Точно так же, как я сначала не заметила самку леопарда. Рука свободно свисала, словно странный плод колбасного дерева,[58] обглоданная культя с беспалой кистью. Крона дерева прикрывала остальную часть тела Исао, но сквозь листву я разглядела очертания его торса, зажатого среди ветвей, словно он упал с небес и приземлился на это дерево поломанной куклой.

— Боже мой, — шепчу я. — Как же мы снимем его оттуда…

— Никак. Уходим.

Леопардиха встает в стойку, бедра готовятся к прыжку. Это на меня она уставилась, это на мне сфокусировались ее глаза. Мгновенно ружье Джонни вскидывается, готовое к выстрелу, но он не спешит нажать на курок.

— Чего ты ждешь? — шепчу я.

— Отходим. Вместе.

Мы делаем шаг назад. Еще один. Самка леопарда снова усаживается на ветвях, помахивая хвостом.

— Она всего лишь защищает свою добычу, — поясняет он. — Именно так поступают леопарды: хранят свой улов на дереве, где его не смогут достать другие падальщики. Взгляни на мускулы на ее плечах. На ее шею. Вот что такое настоящая мощь. Способность затащить мертвое животное, превышающее ее собственный вес, на самые высокие ветви.

— Ради Бога, Джонни. Нам нужно его достать.

— Он уже мертв.

— Мы не можем его там оставить.

— Если мы подойдем ближе, она прыгнет на нас. И я не стану убивать леопарда только ради того, чтобы достать труп.

Я вспоминаю, как он однажды сказал нам, что никогда бы не убил большую кошку. Что он считает их священными животными, слишком редкими, чтобы пожертвовать ими по какой-либо причине, даже ради спасения его собственной жизни. И теперь он настаивает на этих словах, даже когда труп Исао нависает над нами, а самка леопарда охраняет свою пищу. Джонни внезапно кажется странным зверем, с которым я столкнулась в этом диком месте, человеком, чье уважение к этой земле пролегает так же глубоко, как корни этих деревьев. Я думаю о Ричарде с его «БМВ» цвета «голубой металлик», черной кожаной курткой и очками «авиатор»,[59] о том, каким мужественным он показался мне, когда мы впервые встретились. Но то была лишь внешняя атрибутика, украшавшая манекен. Ведь именно так понимается это слово, верно? Модель человеческого тела, а не настоящий человек. Кажется, что до сих пор я была знакома лишь с манекенами, которые выглядели как мужчины, притворялись мужчинами, а на самом деле являлись обычным пластиком. Мне никогда не найти такого мужчину, как Джонни в Лондоне или в любом другом месте, и осознавать это было очень больно. Я стану искать его всю оставшуюся жизнь, всегда оглядываясь на этот момент, когда я точно поняла, какой мужчина мне нужен.

И которого мне никогда не удастся получить.

Я тянусь к нему и шепчу:

— Джонни.

Выстрел винтовки настолько шокирует, что я дергаюсь назад, словно подстрелили меня. Джонни стоит как застывшая статуя стрелка, его оружие все еще направлено на цель. С глубоким вздохом он опускает винтовку. Он склоняет голову, будто моля о прощении, здесь в церкви буша, где жизнь и смерть являются двумя половинками одного целого.

— О, Господи, — бормочу я, уставившись на самку леопарда, которая замертво упала всего в двух шагах от меня, выстрел остановил ее прямо в прыжке, когда всего доли секунд отделяли когти ее передних лап от погружения в плоть. Я не могу разглядеть пулевое отверстие, все, что я вижу: ее кровь, стекающая в траву и впитывающаяся в раскаленную почву. Ее мех блестит с глянцевой элегантностью, столь желанной для эффектных подружек магнатов с Найтсбридж,[60] и я долго глажу его, но это кажется неправильным, словно смерть сделала ее всего лишь безобидным котенком. Минуту назад она бы убила меня, и она заслуживает моего уважения.

— Мы оставим ее здесь, — тихо произносит Джонни.

— Ее сожрут гиены.

— Они всегда так поступают. — Он делает глубокий вдох и глядит на смоковницу, но его взгляд кажется далеким, словно он смотрит сквозь дерево, даже сквозь весь этот день. — Теперь я могу его снять.

— Ты говорил, что никогда не убьешь леопарда. Даже ради спасения собственной жизни.

— Я бы и не убил.

— Но ее же ты убил.

— Это было не ради спасения моей жизни. — Он смотрит на меня. — Это ради спасения твоей.

Этой ночью я сплю в палатке миссис Мацунаги, чтобы она не оставалась одна. Практически весь день она пребывала в кататонии,[61] обхватив себя руками и подвывая на японском. Блондинки пытались уговорить ее поесть, но Кейко отказалась от всего, кроме нескольких чашек чая. Она укрылась в какой-то неприступной пещере глубоко внутри своего сознания, и пока мы все вздохнули с облегчением от того, что она стала тихой и послушной. Мы не позволили ей увидеть тело Исао, которое Джонни снял со смоковницы и быстро похоронил.

Но я его видела. Я знала, как он умер.

— Большая кошка убивает, раздавливая горло, — сказал мне Джонни, копая могилу. Он размеренно работал, вонзая лопату в выжженную солнцем землю. Хотя насекомые изводили нас, он не отмахивался от них, полный решимости создать место упокоения Исао. — Кошка хватает прямо за шею. Сжимает свои челюсти вокруг трахеи, разрывая артерии и вены. Это смерть от удушья. Ты захлебываешься собственной кровью.