— Помогай, Айна! — позвала Лена девушку-эстонку.

Вдвоем они с трудом посадили краснофлотца на землю.

— В тыл его, в госпиталь, — сказала Лена и потащила моряка за собой из окопа.

— Никуда я не пойду отсюда! — хрипел моряк, захлебываясь кровью. — Драться буду…

В соседнем окопе вели огонь артисты, как окрестили моряки бригаду художественной самодеятельности 46-го стрелкового полка. К ним подошел полковник Ключников.

— Хороший концерт вы даете фашистам, — похвалил он.

Перед окопом трижды подряд шлепнулись мины. Комья земли накрыли артистов. По каскам, точно горох, застучали мелкие осколки.

— Отныне мы будем называться артистами театра… военных действий, — невесело пошутил Василевский.

Батарейцы идут на прорыв

После проводов командира батареи Карпенко расставил в наиболее опасных местах часовых. Больше всего он опасался за перешеек. Кто знает, не попытаются ли немцы ночью выбросить через пролив новый десант. Пришлось половину личного состава держать в охранении. Остальные отдыхали не раздеваясь. Сам Карпенко не спал уже двое суток. Пошатываясь от усталости, он ходил по постам, боясь остановиться и заснуть. Он понимал, что после ухода Букоткина за батарею отвечает он, комиссар: Мельниченко молод и неопытен. Да и до сна ли, когда фашисты рядом — отголоски ночного боя у Ориссарской дамбы доносились до батареи.

Рассвет застал Карпенко около первого орудия. С Рижского залива тянуло свежестью и прохладой. Неугомонный ветер очищал его от тумана и тревожно шуршал высохшими от пожаров листьями изуродованных деревьев. Розово-желтая полоска на востоке постепенно расширялась, расплавляя темно-синие облака. День обещал быть солнечным и теплым.

К Карпенко бесшумно подошел секретарь комсомольской организации батареи Божко.

— Поспали бы вы, товарищ старший политрук. А я за вас проверю посты.

— До сна ли тут. Того и гляди, фашисты полезут.

— Все равно отдохнуть нужно, — стоял на своем Божко.

— Потом. А теперь, раз вы встали, поговорим. Нам приказано держаться до конца. Комсомольцы должны везде быть первыми, в самых опасных местах. Потолкуйте об этом с комсомольцами.

— Говорили мы вчера, — ответил Божко. — Злы ребята на фашистов. Умрут, но не сдадутся. Вот Байсулитов ранен. Рука висит как плеть, а ехать в тыл отказался. Говорит, что другая рука сможет нажать на гашетку пулемета.

Разговор прервал гул моторов. Он доносился со стороны залива и приближался к батарее.

— Отдохнули, — нахмурился Карпенко. — Уже летят.

На втором орудии Мельниченко в стереотрубу отыскивал вражеские самолеты.

— Летят транспортные, семь штук, — сообщил он. — Наверное, с воздушным десантом. К нам в тыл.

Но предположения нового командира батареи не подтвердились. Немецкие самолеты пролетели на северо-запад.

— Сбросят парашютистов где-нибудь в центре острова, — сказал Карпенко.

Вместе с Мельниченко они прошли к радиостанции и доложили в штаб обстановку за ночь.

— Пожалуй, нам прикажут отходить. Как вы думаете, Григорий Андреевич? — спросил Мельниченко.

— Сейчас узнаем у генерала.

Комендант приказал оставаться на местах и держаться до конца. 43-я береговая батарея по-прежнему оттягивала на себя значительные силы южной группировки противника, что давало возможность окруженному гарнизону выиграть время и закрепиться на новых рубежах. Генерал сообщил, что машина с Букоткиным благополучно прибыла в Курессаре, раненые помещены в госпиталь.

— Что ж, будем готовить краснофлотцев к новому бою, — сказал Карпенко. — Фашисты думают, что с сорок третьей батареей все покончено. Они еще получат от нас! Идемте, командир батареи, на огневую позицию.

Теперь Мельниченко стало ясно, почему велосипедную роту моряков так срочно перебросили к Ориссаре. Батарея тоже должна помочь окруженным. Только вот артиллерийские и стрелковые боеприпасы кончаются, орудия требуют капитального ремонта, мало сжатого воздуха, нечем наполнить накатники.

Во второй половине дня в секторе стрельбы батареи неожиданно появились силуэты двух немецких кораблей. Они шли на север, — должно быть, на Виртсу. Мельниченко изготовил батарею к стрельбе, но огня так и не открывал. Корабли шли на предельной дистанции, не предпринимая агрессивных действий против батареи. Угрозу для нее представляли лишь три «юнкерса», которые настойчиво кружили над огневой позицией. На этот раз немецкие летчики не торопились. Чувствуя себя в безопасности, они производили прицельное бомбометание, рассчитывая прямыми попаданиями уничтожить орудия.

В следующие два дня налет повторился. Несколько бомб разорвалось на втором и третьем орудиях, разворотило приборы и механизмы. Теперь отремонтировать их было невозможно. В строю осталось одно первое орудие.

Мельниченко приказал зенитной установке открыть огонь по бомбардировщикам. Раненый Байсулитов прильнул к пулемету и здоровой рукой нажал на гашетку. Трасса прошла перед носом «юнкерса» и заставила его отклониться от намеченного курса. Один из бомбардировщиков спикировал на зенитную установку и сбросил на нее серию мелких бомб. Взрывной волной пулеметчиков отбросило в сторону, опрокинуло пулемет. Байсулитов потерял сознание: осколками его тяжело ранило в живот, в голову и перебило ноги.

Когда «юнкерсы» улетели, Карпенко пошел к пулеметчикам. Санитар Песков уже перевязывал раны Байсулитову.

— А где военфельдшер?

— В землянке санчасти. Его оттуда трактором не вытащишь, — с усмешкой ответил Песков.

Раздраженный и злой, вернулся от пулеметчиков Карпенко. Прошел в землянку санчасти, резко открыл дверь. В нос ударил терпкий запах йода и спирта. Увидел военфельдшера и начпрода, сидевших за столиком. Начпрод при виде комиссара стремглав вскочил на ноги и вытянулся по стойке «смирно». Военфельдшер только равнодушно покосился на вошедшего старшего политрука и не тронулся с места.

— Потрудитесь встать, когда входит начальник! — вскипел Карпенко.

— А я не военный. Я гражданский, — с дрожью в голосе ответил военфельдшер, но все же встал. Начпрод, воспользовавшись шумом, незаметно выскользнул из землянки.

— К сожалению, военный. И отвечаете мне за всех раненых, — стараясь быть спокойным, сказал Карпенко, — Почему лично не оказали помощь тяжелораненому младшему сержанту Байсулитову? Боитесь нос высунуть из убежища?!

— Я не боюсь. У меня много раненых: более тридцати человек. А я один. Не разорваться же мне. Даже перекурить некогда…

— А спирт пить есть когда? — снова вскипел Карпенко. — Учтите, еще раз замечу, вам несдобровать.

Карпенко вышел. Только на улице он успокоился, решив не спускать глаз с военфельдшера. Рассказал об этом лейтенанту Мельниченко. Лейтенант тут же предложил вместе пойти в землянку санчасти и там разобраться.

— Вечером сходим. Пусть подумает над моими словами, — сказал Карпенко.

К концу дня в проливе Вяйке-Вяйн показалось около десятка шлюпок с немецкими солдатами; они отошли от острова Муху. Две шлюпки направились к батарее, остальные на север, в район Ориссарской дамбы.

— Хотят опять ударить с тыла… — вопросительно глядя на комиссара, проговорил Мельниченко.

— Не допустим, — скорее себе, чем лейтенанту, твердо сказал Карпенко.

Он выделил две группы краснофлотцев, по пятнадцать человек в каждой, и приказал скрытно двигаться к тому месту, где немцы намеревались, видимо, высадить десант. Одну группу он поручил командиру огневого взвода, вторую повел сам.

— Помните, ни один фашист не должен выйти на нашу землю, — наказал Карпенко на прощание Кухарю.

Шлюпки гитлеровцев, очевидно посланные на разведку, подходили к полуострову примерно в полукилометре одна от другой. Одну из них в северной части Кюбассара на берегу залива ждала группа Карпенко, вторую — краснофлотцы младшего лейтенанта Кухаря.

— Человек двадцать будет, — выглядывая из-за кустов, шепотом передал Кудрявцев старшему политруку.